Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Дом в Булони нужно было продать, поскольку он стал слишком велик для нее и девочек; кроме того, из-за накопившихся долгов булонский дом стал для владелицы тяжким бременем. Продав его, мачеха могла надеяться на небольшой капитал, который позволил бы ей с детьми жить безбедно. Внимание, которое пришлось уделять таким прозаическим вопросам, вывело ее из оцепенения, и она в конце концов оказалась куда более деловитой, чем кто-либо из нас.

Приехав в Париж осенью 1921 года, она вначале сняла квартиру; дочерей устроили в школу, которую они посещали очень неохотно. Конечно, они понимали, что образование, полученное ими прежде, было слишком отрывочным и недостаточным. Но им было трудно, после всего пережитого, возвращаться в классы. В 1918 году, когда мы с ними расстались, они были еще малы, теперь подросли. Разница особенно ощущалась в старшей, Ирине. Она всегда отличалась серьезностью и впечатлительностью; трагедия революции, страдания и гибель отца и брата произвели на нее такое сильное впечатление, которое не могло изгнать ничто. Ирина горевала молча и сдержанно; она почти не выказывала внешних признаков горя, но нельзя было не заметить, что эта семнадцатилетняя девушка относится к жизни совсем не так, как ее сверстники. Младшая, Наташа, хотя тоже унесла с собой из России много трагических воспоминаний, оказалась более гибкой и принимала неизбежное проще.

И все же, в силу глубоких потрясений, сестрам не сразу удалось приспособиться к новой жизни. Они так глубоко ушли в себя, особенно Ирина, которая влияла на сестру, что как будто находились в состоянии внутреннего мятежа против всего мира. Они отталкивали людей и избегали даже старых знакомых. Я несколько раз пыталась вывести их из такого почти патологического состояния, но безуспешно. Однажды, почти год спустя, думая их отвлечь, я устроила в их честь неофициальный танцевальный вечер, на который пригласила молодых русских, их ровесников. Но мой поступок им нисколько не понравился; они пришли заплаканные и только после того, как мать их строго выбранила, и за весь вечер обе ни разу не улыбнулись. Я очень злилась на себя за то, что, сама того не желая, подвергла их такому испытанию. Однако спустя какое-то время они переросли свое отношение, начали радоваться жизни, как другие молодые создания их возраста; но они так и не утратили серьезного отношения к существованию, и в их глазах часто мелькала печаль, которая так и не ушла до конца. В 1923 году Ирина вышла за князя императорской крови Федора Александровича Романова, второго сына великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны. Наташа, вторая сестра, в 1927 году вышла замуж за Люсьена Лелонга, видного парижского кутюрье.

На вырученные деньги княгиня Палей купила домик на улице Фезандри, недалеко от Булонского леса. Последние годы жизни она провела в окружении фотографий и немногочисленных сувениров, вывезенных из прежнего булонского дома. Раз в год, на Рождество, она собирала нас всех вместе вокруг елки для праздника в память о прошлом. Хотя первая, самая бурная фаза ее горя прошла, отметины остались. Свою внешность, о которой прежде так тщательно заботилась, она совершенно забросила. Она растолстела и по утрам бродила по дому в разношенных тапочках и старом халате; волосы висели прядями вокруг еще красивого, но обрюзгшего лица. Но ее энергия по-прежнему поражала; она неизменно и упорно отстаивала свои интересы и интересы детей, цепляясь за то немногое, что у нее еще оставалось.

Я переехала в Париж, наивно полагая, что сразу по приезде передо мною откроется новая жизнь. Но я ошибалась, здесь я тоже столкнулась с определенными трудностями приспособления. Я не знала, чего хочу на самом деле, я блуждала в потемках и не замечала даже те возможности, которые находились буквально у меня под носом. Зато наше новое жилье куда лучше соответствовало нашему нынешнему положению в жизни, чем большой дом в Лондоне.

Осенью я подыскала мужу место в банке, и почти весь день его не бывало дома. Я надолго оставалась одна. Окна спальни и гостиной в нашей квартире выходили на тихую улицу Курсель; в этих двух комнатах я и проводила все дни. В спальню я поставила раскройный стол и швейную машинку, так как по-прежнему шила платья себе и на заказ. В гостиной я сидела с вышиванием. Склонившись над пяльцами, я думала и думала. Так проходили недели и месяцы. Время шло, и я была все менее довольна собой. Вместо того чтобы развиваться, я пятилась назад; я не делала ничего ни для себя, ни для других, напрасно растрачивая драгоценные годы. Если в Лондоне моя жизнь была ограниченной, в Париже она стала еще более ограниченной.

Никто и ничто не могли вывести меня из апатии, и я ничего не могла с собой поделать; думая о будущем, я часто впадала в отчаяние. Мало-помалу, почти бессознательно, я усвоила образ мыслей и настроения изгнанницы.