Великая мать любви

Я знаю эту часть бульвара Сан-Жэрмэн. Здесь есть несколько "копи-иммедиат" по франку за страницу, а то и по франку двадцать сантимов, но никаких копи-центров... Немало простоял я на этом куске бульвара у стендов со старыми книгами, выискивая издания по торговле оружием или документальные книги о "наемниках". Так как я родился в конце войны, в городе имени первого чекиста, в день Советской Армии, и папочка мой был офицером, и военные меня окружали, - у меня немирные вкусы... Я шел себе, глядя невнимательно, узнавая, а не разглядывая витрины и двери. Уже приближаясь к концу бульвара, между двумя магазинами книг я не узнал алюминиевую свеже-новую дверь, и такое же окно. Над дверью располагалась темная таблица со сложной, не объясняющей а скорее затрудняющей определение назначения двери надписью: "Центр по продаже и пропагандированию экспериментальных машин". Каких машин, сказано не было. Шестое чувство подсказало мне, что следует остановиться. Поискав глазами, среди мелких надписей, украшающих стекла окна, я нашел "фотокопии". В отличии от всех других заведений подобного рода надпись была неброской и даже нарочито незаметной. Создавалось впечатление, что владельцы старались скорее спрятать надпись, как бы вовсе не желая, чтобы к ним являлись с бульвара Сан-Мишель делать копии.

Я вошел. За двумя дверьми было тепло и звучала музыка. Стены были окрашены в желто-шафрановый цвет, музыка была восточная. Несколько недораспакованных или же недоупакованных машин помещались у двери. Направо, амбразура без двери открывала соседнее помещение. Прямо, еще одна амбразура была прикрыта свисающими с потолка несколькими плоскостями мягкой резины. Я заглянул в ближнюю амбразуру. Помещение было меблировано двумя небольшими зирокс-машинами. И не души. А музыка, ангельски-безразличная, радостная и фатальная - один голос непонятного пола тонко завывал об удовольствиях нирваны. На непонятном языке. Ибо это не был японский, и не был бенгали... Я прошел к плоскостям, и отведя их, сделал шаг вперед. Вдалеке, в глубине большого, более темного зала сидел перед голубым экраном человек. Один-единственный. На высоком стуле. Завидев меня, он не спеша встал, и пошел ко мне. Улыбаясь радостно.

Приблизившись, он оказался худым очкастым восточным человеком пакистанцем или индийцем: лицо и руки цвета бобов, еще нежареного кофе, шафрановая рубашка с рукавами до локтей, черные брюки. "Бонжур..." сказал он приветливо.

"Сколько берете вы за страницу фотокопии?" - Я не спросил осуществима ли вообще операция копи-производства на его восточной территории.

"Трант сантим", - ответил он, влюбленно глядя на меня. "Прекрасно, сказал я. - Где машина?"

Мы вернулись в помещение, куда я уже заглядывал. Неспеша, спокойно он продемонстрировал мне машину. Для начала он огладил ее ближнее к нам ребро. Это была не старой, но и не очень новой модели зирокс-машина. Следовало приподымать всякий раз резиновую крышку-коврик, и распластав книгу на стекле, покрывать ее ковриком. Дождавшись моей первой копии, он вгляделся в еще горячий лист. Не спросил ни какой это язык, ни что за книга, несмотря на то, что на книге, он видел, была во всю заднюю обложку моя фотография. Ненавязчивый довольный тем, что я доволен копией, он ушел.

Я стал легко и с удовольствием работать. Я настаиваю на обеих эпитетах. Потому что там было легко. Помещение скопило в себе лишь положительные приятные частицы материи и беспокойные демоны с бульвара Сан-Мишель не умели проникнуть внутрь сквозь заслон положительных частиц. Может быть такой же спокойный воздух стоял под знаменитой смоковницей Бодаижу, в тени которой на соломенной циновке Мунжа сидел Будда. Я не хотел иного труда или отдыха, я переворачивал страницы книги, поднимая и опуская крышку - резиновый коврик, довольный собой и своим делом, не жалея о прошлом, не спеша в будущее... "Почему мне хорошо? - спросил я себя. -Музыка? Желто-шафрановые стены? Гипнотизирующая улыбка пакистанца-индийца?" Едва взглянув на вывеску центра по продаже и пропагандированию экспериментальных машин, я помню начал забывать испанского издателя, Альбан Мишель, Джинго Эдвардса с выжавшейся пеной майонеза в углу рта, спящую подругу (она явилась под утро, нетрезвая)... а минуя обе двери, совсем забыл. И к моменту, когда он оставил меня наедине с зирокс-машиной, я лишился прошлого и будущего.

Поверх новорожденных копий вывалился большой лист. Я не желал большого листа. Потому я вышел к резиновым плоскостям. Вдалеке на высоком стуле перед голубым экраном экспериментальной машины или простого ординатора сидел мой восточный человек. "Мсье, - начал я издали, - образовалась проблема". Спустившись со стула, он направился ко мне радостный. Неторопливо. С улыбкой обнажил ребра зирокс-машины. Ее мышцы и внутренности, и пошатав что-то, закрыл машину ее металлической кожей. Нажал кнопку. Вывалился нормального размера лист. Восточный человек неслышно ушел, улыбаясь.