Великая надежда

— Торт, пожалуйста, — повторила Эллен и двумя пальцами придвинула деньги ближе к кассе. Она не могла понять, почему такая заминка. — Если он подорожал, — неуверенно пробормотала она, — может быть, он уже подорожал, тогда я сбегаю за деньгами, дома у меня есть еще немного. Я быстро сбегаю… — Она подняла голову и заглянула продавщице прямо в лицо. Там она увидела ненависть.

— …если вы еще не закрываетесь… — заикаясь, договорила Эллен.

— Убирайся!

— Простите, — робко сказала Эллен, — вы не так поняли. Вы наверняка не так поняли. Я не прошу, чтобы вы подарили мне торт, я хочу его купить! А если он стоит дороже, я готова… я готова…

— Тебя не спрашивают, — с металлом в голосе оборвала продавщица. — Иди отсюда. Уходи, или я скажу, чтобы тебя арестовали!

Она отняла руки от кассы и медленно обогнула прилавок. Она подошла к Эллен.

Эллен замерла на месте и заглянула ей в лицо. Она была не уверена — не сон ли это. Она провела рукой по глазам. Продавщица стояла прямо перед ней.

— Уходи! Ты что, не слышишь? Скажи спасибо, что я тебе позволяю уйти. — Она перешла на крик.

Посетители не шевелились. Эллен обвела их взглядом в поисках поддержки. В этот миг все увидели звезду у нее на пальто. Кое-кто зло хохотнул. У кого-то блуждала на губах сочувственная усмешка. Никто не пришел на помощь.

— Если он стоит дороже… — в третий раз начала Эллен. У нее дрожали губы.

— Он стоит дороже, — сказал один из посетителей.

Эллен опустила глаза. Внезапно она поняла, сколько стоит торт. Как же она могла забыть. Забыла, что люди со звездой не имеют права заходить в магазины, и уж тем более в кондитерские. Платой за торт была звезда.

— Нет, — сказала Эллен, — спасибо, не надо!

Продавщица схватила ее за воротник. Кто-то распахнул стеклянную дверь. В неярко освещенной витрине стоял торт. Воплощение мира и покоя.

Звезда пылала, как огонь. Она прожгла синее матросское пальто, и кровь застучала у Эллен в висках. Значит, надо было выбирать. Выбирать между звездой и всем остальным.

Раньше Эллен завидовала детям со звездой, Герберту, Курту и Леону, всем своим друзьям, она не понимала их страха, но теперь ее затылок помнил жесткие пальцы продавщицы. С тех пор как вошло в силу постановление, она боролась за звезду, но теперь эта звезда, как расплавленный металл, прожгла ей пальто и платье до самой кожи.

А что она скажет Георгу?

Сегодня у Георга был день рождения. Стол был раздвинут во всю длину и накрыт большой светлой скатертью. Скатерть была цвета яблоневых лепестков. Дама, которая жила в каморке у кухни, одолжила эту скатерть Георгу на день рождения.

Георгу показалось странно, что ему что-то одолжили на день рождения. Одолжили. Эта мысль его преследовала. Он неподвижно застыл в одиночестве на почетном месте в ожидании гостей, ему было холодно.

Кровать, на которой они с отцом спали, была придвинута вплотную к стене, чтобы выгадать место. И все равно танцевать было негде — а Биби хотелось, чтобы были танцы. Георг нахмурил брови и положил руки на стол. Ему было грустно, что он не может предложить гостям все, что им хочется. Большая черная коврижка неуклюже стояла среди чашек, словно чашки, не спросясь, хочет она того или нет, выбрали ее королевой. Чашки заблуждались: она была не шоколадная. Просто черная коврижка.

Георг сидел, не шелохнувшись. Как нелепо, что он радовался, предвкушая этот день. Так же нелепо, как радовались пятнадцать лет назад его родители, когда из светлой больницы в сумерках несли его на руках по улице. Георг был рад, что родился. Но никогда еще он не радовался этому так, как в этом году.

Уже несколько недель шли разговоры о том, как бы им отпраздновать его день рождения; уже несколько недель они строили планы и без конца все обсуждали.

Для пущей торжественности отец дал ему на этот день поносить свой темно-серый костюм. В брюки был продет узкий кожаный ремень. Пиджак был широкий, двубортный, отцовские плечи невозмутимо ниспадали с плеч Георга. Если бы только не звезда, не большая желтая звезда на этом нарядном пиджаке!

Она отравляла Георгу всю радость.

Звезда была цвета солнца. Любимое солнце, сияющее светило детских лет — теперь оно было разоблачено! Если зажмурить глаза, вокруг него возникали черные ободки, которые ловко сжимались и вытягивались, а посредине проступало слово «Еврей».

Георг с досадой прикрыл звезду рукой, потом убрал руку. Из притихшего двора сквозь блеклые стекла протянулись туманные полосы и попытались окутать звезду. Тайная полиция запретила окутывать звезду. Сумерки становились наказуемыми, да и луна тоже становилась наказуемой, когда проливала на затемненный город свой насмешливый свет.

Георг вздохнул. Уже послышались голоса гостей. Он вскочил и, обогнув стол, побежал навстречу.

— Вы все здесь?

— Кроме Эллен.

— Может, она больше не придет!

— Может, она больше не хочет приходить.

— Может, с нами дружить нехорошо.