Великая надежда

— Разрешите доложить, — выкрикнул второй полицейский, — мы заметили тень в луче света.

— Разрешите доложить, — тихо сказал молодой, — она там всегда бывает, наша собственная.

— Теперь она у нас в руках, — задохнувшись, выпалил второй.

— Держите себя в руках! — крикнул полковник. Он прижал ладони к краю стола.

Мужчины беспокойно переминались с ноги на ногу. Один из них громко расхохотался. Буря швыряла в закрытые ставни косые капли дождя, словно вражеские армии.

Отворите, отворите, отворите нам!

— Закройте дверь, — сказал полковник обоим полицейским, — снаружи тянет холодом.

— Разрешите доложить, — тупо сказал молодой, — я бы предпочел оставить ее открытой. Хватит меня за нос водить. Мне через три дня на фронт идти.

— Увести его, — сказал полковник, — немедленно увести.

— Снаружи тянет холодом, — повторила Эллен.

— Молчи, — крикнул полковник, — ты здесь не дома.

— Разрешите доложить, — в изнеможении шепнул молодой, — никто из нас здесь не дома… — Его схватили.

— Дайте ему выговориться!

— Если он начал задумываться, — спокойно сказал парень.

— Больше вы ничего не имеете доложить?

— Больше ничего. — Руки его повисли вдоль тела.

— Ничего, — бессильно повторил он.

— Все, — сказала Эллен, и ее голос полетел над ним в черные переходы. Но вслед ему она не посмотрела.

Лампа качалась. Эллен нагнулась и подняла свою косынку, которая соскользнула на пол.

— Поставьте ее на середину.

Пол задрожал.

— Как тебя зовут?

Эллен не отвечала.

— Твое имя?

Она пожала плечами.

— Где ты живешь?

Эллен не шелохнулась.

— Вероисповедание — возраст — семейное положение?

Она поправила застежку. Слышно было, как дышат полицейские; не считая этого, все было тихо.

— Родилась?

— Да, — сказала Эллен.

Один из мужчин дал ей пощечину. Эллен удивленно посмотрела на него снизу вверх. У него были черные усики и испуганное лицо.

— Как зовут твоих родителей?

Эллен крепче сжала губы.

— Занесите в протокол, — рассеянно сказал полковник.

Один из мужчин рассмеялся. Тот самый, который смеялся раньше.

— Молчать! — крикнул полковник, — не перебивайте! — Его пальцы барабанили по деревянному барьеру в каком-то чужом ритме.

— Как тебя зовут, где ты живешь, сколько тебе лет и почему ты не отвечаешь?

— Вы неправильно спрашиваете, — сказала Эллен.

— Ты, — сказал полковник и поперхнулся, — ты знаешь, что тебя ждет? — Его очки потускнели. Лоб блестел. Он толкнул барьер.

— Небо или ад, — сказала Эллен. — И новое имя.

— Фиксировать? — спросил протоколист.

— Фиксируйте, — крикнул полковник. — Все фиксируйте.

— Не надо, — быстро сказала Эллен, — не надо фиксировать, а то получается какая-то фикция. Пускай слова растут, как трава в поле.

— Бумага — это каменистая почва, — испуганно сказал протоколист и, помаргивая, оглянулся вокруг. — Я в самом деле слишком много записывал, всю жизнь я слишком много записывал. — Его лоб прорезали борозды. — Когда я что-то замечал, я это фиксировал, а то, что я фиксировал, рушилось. Я ничего не оставлял в покое, ни о чем не умалчивал. Что бы мне ни втемяшивалось, я ничему не давал ходу. Сперва я ловил бабочек и накалывал их на булавки, а потом и все прочее. — Он схватил ручку и отшвырнул ее в сторону. Чернила вырвались на волю и разбрызгались по полу, темно-синие чернила высохли и стали черными. — Мне очень жаль, но я больше не хочу ничего фиксировать, нет, больше никаких фикций не будет! — Протоколист пылал. Перед глазами у него все плыло и кружилось. — Во-ды, — засмеялся он сквозь слезы, — воды!

— Дайте ему воды, — сказал полковник. — Дайте ему воды! — крикнул он.

— Воды, — улыбнулся протоколист, утешаясь. — Вода прозрачна, как невидимые чернила. Когда придет время, все станет видимым.

— Да, — сказала Эллен.

— Как тебя зовут? — закричал полковник. — Где ты живешь?

— Нужно пойти на поиски себя, — прошептал протоколист.

— Где твой дом? — спросил толстый полицейский и наклонился к ней.

— Место, где я жила, — сказала Эллен, — никогда не было моим домом.

— А где твой дом? — повторил полицейский.

— Там же, где ваш дом, — сказала Эллен.

— Но где наш дом? — вне себя закричал полковник.

— Теперь вы спрашиваете правильно, — тихо сказала Эллен.

Полковник прикрыл глаза. Когда он отвел руку от глаз, свет в караулке стал бледней. Барьер плясал у него перед глазами. «Сейчас я мог бы приказать, — с отчаянием подумал он, — чтобы этот барьер исчез».

Этот пляшущий барьер между плененными и обреченными, между взламывающими и взломщиками, этот шаткий барьер между разбойником и жандармом.

— Где наш дом? — повторил толстый полицейский.

— Молчать! — крикнул полковник. — Говорите, когда вас спрашивают.

Дождь все играл за плотно прикрытыми ставнями.

— Если кто-то хочет спросить, значит, его уже спрашивают, — бесстрашно сказал протоколист и опрокинул чернильницу.

Эллен стояла совершенно неподвижно.

— Как твое имя? — сказал полковник и угрожающе надвинулся на нее. — Кто ты такая?

— Что имена? Капканы, — прошептал протоколист. — Прячутся в мокрой траве. Что в темном саду ты ищешь? Ищу самого себя. Постой, ты ищешь напрасно. Как звать тебя? Как-нибудь…