– Да, верно. – Лицо у него прояснилось. – Так хорошо себя чувствуешь, вернувшись в стеддинг. Нет, это не тоска мною завладела, ты же понимаешь.
– Тоска? – сказал Перрин. – Чего-то я не понимаю, Лойал.
– Перрин, мы, огиры, привязаны к стеддингам. Говорят, до Разлома Мира мы могли ходить повсюду, где хотели, и столько, сколько хотели, подобно вам, людям, но с Разломом все переменилось. Огир рассеяло, как и всякий другой народ, и они никак не могли вновь отыскать стеддинги. Все переместилось, все переменилось. Горы, реки, даже моря.
– Про Разлом все знают, – нетерпеливо заметил Мэт. – А при чем тут эта… эта тоска?
– И вот во время изгнания, пока мы скитались, потерянные, тоска впервые обрушилась на нас. Стремление еще раз оказаться в стеддинге, почувствовать себя опять дома. Многие умерли из-за нее. – Лойал опечаленно покачал головой. – Больше умерло, чем осталось в живых. Когда мы наконец начали опять обнаруживать стеддинги, по одному, в годы Соглашения Десяти государств, казалось, что мы победили тоску, преодолели ее, но она изменила нас, заронила в нас свои семена. Теперь, если огир пробудет в большом мире чересчур долго, вновь подступает тоска; он начинает слабеть и если не вернется, то умирает.
– Тебе нужно тут остаться на время? – озабоченно поинтересовался Ранд. – Незачем убивать себя, отправившись с нами.
– Я буду знать, когда на меня нападет тоска, – засмеялся Лойал. – Задолго до того, как она станет настолько сильной, чтобы мне от нее было плохо. Вот Далар, к примеру, провела среди Морского народа десять лет, даже не видя стеддинга, а она благополучно вернулась домой.
Из-за деревьев выступила женщина-огир, ненадолго задержавшись для короткого разговора с Эрит и Верин. Она оглядела с головы до ног Ингтара и, как показалось, вовсе о нем забыла, чем привела того в полное замешательство. Ее взор скользнул по Лойалу, коснулся Хурина и двуреченцев, и она снова шагнула в лес; у Лойала был такой вид, будто он хотел спрятаться за своей лошадью.
– Кроме того, – отметил он, осторожно выглядывая поверх седла вслед уходящей огир, – в стеддинге скучная жизнь по сравнению с путешествием вместе с тремя та’верен.
– Если ты опять решил поболтать об этом… – заворчал Мэт, и Лойал быстро промолвил:
– Тогда с тремя друзьями! Вы же мои друзья, я надеюсь.
– Я – да, – просто ответил Ранд, а Перрин кивнул.
Мэт засмеялся:
– Как же мне не дружить с тем, у кого при игре кости так плохо падают? – Он вскинул руки, когда Ранд с Перрином на него посмотрели. – Ох, да ладно. Лойал, ты мне нравишься. Ты – мой друг. Только вот не надо о… Эй! Порой ты ведешь себя не лучше Ранда. – Потом он тихо пробормотал: – По крайней мере, здесь, в стеддинге, нам ничего такого не грозит.
Ранд поморщился. Он понял, к чему клонил Мэт. «Здесь, в стеддинге, где я не могу направлять».
Перрин ткнул Мэта кулаком в плечо, но вид у него сразу стал виноватым, когда Мэт, скривившись, повернул к нему изможденное лицо.
Сначала Ранд услышал музыку: невидимые флейты и скрипки выводили веселую мелодию, что плыла между деревьями, и звучные голоса пели и смеялись:
Почти в тот же миг он сообразил, что та громадная колонна между деревьями и есть дерево; его ствол с бороздчатой корой имел не менее двадцати шагов в толщину. Раскрыв от потрясения рот, Ранд проследил по нему взглядом вверх, за лесной балдахин, где в доброй сотне шагов над землей ствол подпирал ветви, раскинувшиеся в стороны, подобно шляпке гигантского гриба, и ветви немногим тоньше уходили еще выше.
– Чтоб я сгорел! – прошептал Мэт. – Из одного такого можно выстроить десять домов. Пятьдесят!
– Срубить Великое Древо? – Вопрос Лойала прозвучал возмущенно и очень гневно; уши его одеревенели, застыв неподвижно; длинные брови спустились на щеки. – Мы никогда не срубаем Великие Древа, если только оно не погибло, а они почти никогда не умирают. Немногие пережили Разлом, но некоторые из самых больших в Эпоху легенд были еще саженцами.
– Извини, – сказал Мэт. – Я хотел сказать, какие они большие. Вашим деревьям я не желаю ничего плохого.
Лойал кивнул, похоже успокоившись.
Среди деревьев теперь показались огиры. Большинство, видимо, занималось своими делами; хотя все поглядывали на незнакомцев и даже дружески кивали или чуть кланялись, никто не остановился и не заговорил. Ходили они удивительной походкой, вобравшей в себя осторожную неторопливость вкупе с почти по-детски непосредственными беззаботностью и радостью. Они знали, кто они и что делают, и им это нравилось, как нравилось и то, где они есть, и казалось, они пребывают в мире с самими собой и со всем, что их окружает; Ранд вдруг даже позавидовал им.