Великая Ордалия

Анасуримбор Келлхус висел в воздухе высоко над Плотом, ясно видимый и блистающий в переливах смутных и водянистых огней. Когда он заговорил, голос его каким-то образом разделился между всеми душами, так что каждый из людей услышал его как стоящего рядом приятеля, делящегося своим мнением.

— Когда забыт человек…

Стоя рядом с Саубоном у переднего края Плота, Пройас взирал вдаль, на запруженное людьми пространство. Он часто удивлялся внутренней противоречивости этих проповедей, тому, что проповедовавшееся в них смирение всегда вызывало всплеск буйной и всеобъемлющей гордыни…

— Когда кровоточат его раны, когда он оплакивает утрату…

Однажды он даже осмелился спросить об этом у Келлхуса — в мрачные часы после поражения у Ирсулора. Святой Аспект-Император объяснил ему, что страдание по разному благодетельствует разных людей: дает мудрость душам, подобным его собственной, отрешенность философам и прокаженным; a простым душам приносит праведность, понимание того, что они могут забрать у других то, что было отъято у них самих.

Но даже и это, как знал теперь Пройас, было ещё одной лестной ложью, новым самообманом, новым приглашением к безумным поступкам.

— Когда человек боится, теряет разум в смятении…

Сам он добивался одной только праведности. Это Пройасу сказал Келлхус. Если бы он и в самом деле стремился к мудрости, то никогда не изгнал бы Ахкеймиона.

— Когда он становится меньше малого… только тогда способен он осмыслить гармонию Бога!

Пройас смотрел, как взволновался, напрягся и взревел пестрый ландшафт. Кричали краснолицые таны Нангаэля. Эумарнане размахивали кривыми мечами под лучами утреннего солнца. Агмундрмены трещали тетивами кленовых луков. Он помнил могучую радость, которую прежде приносили ему подобные зрелища, слепую благодарность, кровожадную уверенность, свирепую и хищную, как будто смерть можно сеять одним лишь желанием…

Но теперь желчь прихлынула к его горлу.

— Но почему? — Рявкнул он, не глядя в сторону Саубона.

Высокий галеот повернул к нему голову.

— Потому что я — могучий воин.

— Нет! Почему ты — ты! — вознесён надо мной?

Считаные недели тому назад сама возможность подобной перебранки была немыслима. Однако где-то и как-то случился некий перекос, изменивший всю привычную и не вызывавшую сомнений линию их взаимоотношений.

Мясо пролезло буквально во всё.

— Потому что, — проскрипел собрат, экзальт-генерал, — люди бывают беспечны с тем, что ненавидят.

— И что же такое, скажи на милость, я ненавижу, брат?

Насмешливая ухмылка.

— Жизнь.

— Роскошь не дает узреть её! — провозглашал с высоты Святой Аспект-Император, и голос его разносился над бушующими толпами, одновременно и грохоча, и воркуя.

— Уют заслоняет её!!

Крохотные огоньки сверкали на каждой, ещё способной блестеть, детали оружия и амуниции воинов Ордалии. Крик толпы дрогнул, осекся и чудесным образом стих. Южане пооткрывали рты, ибо Святой Аспект-Император увещевал их с высоты, и одновременно смотрел на каждого из всякой начищенной до блеска поверхности, как будто бы он на самом деле стоял повсюду, повернувшись под прямым углом к тому, что можно было увидеть. Будь то помятый щит на спине стоящего перед тобой собрата, ртутный блеск шлема, или колеблющееся на весу лезвие, повсюду, к каждому из них обращался бородатый лик возлюбленного Воина-Пророка, и тысяча тысяч образов, провозглашали…

— ДАРЫ ОБМАНЫВАЮТ!

Воинство Воинств взорвалось криками.

— Ты считаешь, что я ищу смерти? — Крикнул Пройас Саубону.

— Думаю, что ты ищешь причину, позволившую бы тебе умереть.

Эти слова буквально завели Уверовавшего короля Конрии.

— С чего бы вдруг?

— Потому что ты слаб.

— Слаб, говоришь? A ты, значит силен?

— Ты прав. Я сильнее тебя.

Они уже стояли лицом к лицу, и поза эта привлекла к обоим внимание собратьев из числа Уверовавших королей. — И почему ты так решил?

— Потому что мне никогда не было нужно верить в него, чтобы служить ему… — галеот надменно фыркнул, обнаруживая тем самым недостаток манер, делавших его варваром в высшем обществе. — И потому что всё это время я бросал вместе с ним счетные палочки.

Слова эти лишили Пройаса желания сопротивляться — наряду с прочими остатками воли. Он отвернулся от высокого норсирая. Молча, он переводил отстраненный взгляд от точки к точке в толпе, от лица к возбужденному лицу, злобному ли, страдающему ли — все они скалились, как принято у Спасенных. Сияющий лик их пророка отражался синевой на бородах и мокрых щеках. Многие плакали, другие разглагольствовали, выкрикивали обеты, но на лбах их отпечатывалась обыкновенная ненависть, ставшая платой за преданность.

— Ты соединяешься с Богом только когда страдаешь! — Вопиял голос над их головами.

Пройас замечал бесчисленные голубые искорки — отражения Анасуримбора Келлхуса — в глазах людей Ордалии, стоявших друг рядом с другом, от шеренги к шеренге, от полка к полку — одинаковые яркие голубые точки…

Поблекшие, как только померкли перед ними ложные отражения.

— КОГДА! ТЫ! ЖЕРТВУЕШЬ!

Грохочущие валы льстивых голосов.