Великая Ордалия

— Ты никогда не поймешь! — Крикнул ему в ухо Саубон.

— Чего не пойму?

Как часто разногласия, возникшие между мужами, обращаются против более усталого и нуждающегося из них.

— Почему он сделал меня равным тебе!

Искренности в этих словах хватило, чтобы полностью привлечь к себе его внимание.

Полным пренебрежения движением руки Саубон сразу и указал на разыгрывавшийся вокруг них безумный спектакль и отмахнулся от него.

— Всё это время ты полагал, что он ведет войну ради того, чтобы в мире воцарилась Праведность! И только теперь ты понял, насколько ошибался. Норсирай сплюнул, увлажнив древесину между сапогами Пройаса. — Благочестие? Рвение? Ба! Это же просто инструменты, которыми он работает!

Недоверие, слишком болезненное для того, чтобы его можно было скрыть.

— Инструменты для че…

Пройас осекся, в наступившей вдруг тишине собственный голос показался ему слишком громким и гневным. Он посмотрел вверх, глаза его были обмануты тем, будто все вокруг поступили подобным же образом…

— Ты отчаялся, — скрипел ему на ухо Саубон, — потому что, словно дитя, считал, что Истина в одиночку может спасти Мир …

Ибо на деле лишь он один смотрел вверх.

— Однако, его спасает, брат мой, Сила, а не Истина…

Только он один видел Господина и Пророка парящего над ними.

— И сила пылает ярче всего, сжигая ложь!

Воины Ордалии, все до единого, были захвачены голубыми с золотом образами, мерцавшими на каждой сколько-нибудь блестящей поверхности… Над ними парил Святой Аспект-Император, всем видимый, но никем не зримый… голова его была запрокинута назад, свет смысла пульсировал, исходя из его рта, выпевая слова, которых не могла понять ни одна душа…

Но все они слышали: ВОТ ВАША ЖЕРТВА — ВАША ОРДАЛИЯ!

Слышащие сие скакали в восторге, съёживались, преклоняясь.

Каждый из образов проповедовал, гремел: ВАША МЕРА ИЗВЕСТНА БОГУ!

Люди Трех Морей вопили, в безумии ликовали.

Мясо… подумал Пройас слишком спокойно, чтобы суметь побороть удушающий ужас.

Мясо овладело и Анасуримбором Келлхусом.

Они сопели во тьме, гнусные легкие вдыхали и выдыхали мерзкий, отвратный воздух. Неуклюжие, зловещие мысли копошились в нескладных, разделенных на три части черепах. Одолевали блохи. Они вглядывались во тьму липкими глазами, однако, не могли увидеть ничего кроме тьмы. Ощетинясь, они лязгали зубами, рявкали друг на друга на своем примитивном языке. Словно дряхлый пёс, зализывающий старую рану, кто-нибудь из них время от времени щерился, цеплялся рукой за тьму, скрывавшую неисчислимое множество ему подобных…

Всё дальше и дальше разбредались они по подземным коридорам, сопя во тьме, мотая нечесаными черными бизоньими гривами…

Ожидая.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Момемн

1. Игра определяет форму Творения. Существовать — значит участвовать в Игре.

2. Части Игры равны Игре в целом, в рамках определяющих её правил. Части и правила составляют Элементы Игры.

3. В Игре не существует ходов, она осуществляется посредством различных превращений Элементов.

— НАЧАЛЬНЫЕ НАПЕВЫ АБЕНДЖУКАЛЫ

Костры не дают дневного света.

— СКЮЛЬВЕНДСКАЯ ПОСЛОВИЦА

Середина осени, 20 год Новой Империи (4132 Год Бивня), Момемн

Наблюдая, этот мальчишка рассуждал. Пока он продолжает шпионить за нариндаром, ему ничего не грозит.

Анасуримбор Кельмомас превратился в одинокого часового, поставленного на страже чего-то такого, что он не посмел бы объяснить никому, как не посмел бы он и оставить свой пост. То, что началось как простая забава, позволявшая отвлечься от более насущных тревог, таких как собственная сестрица, сделалось ныне смертельно важным делом. Четырехрогий Брат бродил по коридорам дворца, занятый каким-то темным замыслом, которого мальчик не мог постичь — понимая лишь то, что замысел этот касался его напрямую.

Посему он продолжал свое тайное наблюдение, посвящая ему всё больше времени. День за днем он лежал неподвижно, глядя на столь же неподвижно стоящего в темной келье мужчину, или же, в тех редких случаях, когда ассасин решал пройтись по дворцу, спешил следом за ним по каменному лабиринту Андиаминских Высот. И когда усталость, наконец, загоняла его в постель матери, он прятался там, раздираемый ужасом, убежденный, что нариндар каким-то образом тоже следит за ним. День за днем повторял он действия этого человека, равняясь с ним во всех подробностях и деталях… каждый шаг его соответствовал шагу ассасина, каждый вздох — его вздоху, и, наконец, они стали казаться двойной душой, единой тварью, разделенной между светом и тенью, меж добром и злом.