Великая Ордалия

Король нелюдей вспыхнул как факел, завизжал как недорезанная свинья. Харапиор бросился к нему на помощь, однако пламя немедленно перескочило на украшавшие его шею скальпы. Он начал бить себя по груди и шее… и оказался вдруг раскроен напополам легендарным Молотом Сиоля.

— Вот и конец! — прогудел Владыка Стражи, заглушая общие вопли, смеясь и плача одновременно.

Нин'килджирас ещё метался и визжал. Соггомантовое золото чернело.

И тут, описывая дугу, непонятно откуда вылетела точка небытия— брошенная в неё хора, поняла Серва. Однако, она не могла даже пошевелиться! Она могла лишь проследить движение этой точки на фоне хаотичного перемещения разбегающейся толпы. Хора упала на решетку прямо перед ней и, стуча, прокатилась по кривой канавке к её лицу — небытие, сулящее небытие. Удар пошатнул помост, где-то с хрустом лопнул металл, и всё сооружение накренилось, повалилось налево. Хора остановилась в половине локтя от её лица. Следуя взглядом за пальцами, обхватившими пустоту, она увидела Сорвила, лицо его было ободрано, из ссадин текла кровь, синее глаза напряженно разглядывали её…

— Вот она! — уже смеясь, пророкотал Владыка Стражи. — Вот она наша участь — пожирать самих себя.

И вдруг Лошадиный Король улыбнулся. Хаос воцарился под Небом, что под Горою — смерть, крики, но её глаза были прикованы к нему… ибо он был реальным…

Как и та грязная и окровавленная ладонь, что он поднес к её лицу.

Ладонь воина.

— Пой, — прохрипел он так, что она услышала это слово за всем шумным смятением, и вытащил черную шелковую тряпку изо рта её и из горла. Она задохнулась, втянула в себя вкус дыма и войны. Пахло жареной бараниной.

И запела, явив жуткое наследие, полученное ею от своего отца.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Даглиаш

Даже Бог должен есть.

— КОНРИЙСКАЯ ПОСЛОВИЦА

Позднее лето, 20 год Новой Империи (4132 Год Бивня), Уроккас

Ни во времена владычества Кенейской Империи, именуемые Поздней Древностью, ни в эпоху Древности Ранней — во дни Трайсе, Священной Матери Городов, никогда прежде не видывал Мир подобного собрания, подобного сосредоточения мощи. Шранки были, наконец, оттеснены к отдаленным углам Йинваула, а адепты Школ Трех Морей надвигались на них. Сама земля, курившаяся дымами под поступью магов, рассыпалась в прах. Они обернули свои лица тканью, пропитанной экстрактом шалфея и лошадиной мочой, дабы притупить вонь гнилостных испарений. При этом вздымающиеся валы идущих в бой колдунов полыхали овеществленным отторжением, исходящим от их призрачных Оберегов, сочетаниями висящих в воздухе колдовских знаков и поэтичной каллиграфией устремленных к восходящему солнцу росчерков света. Их возносящийся хор терзал слух, обращал взоры куда-то к невидимым сторонам света. Как единая сущность шли они с убийственным напором, тысяча колдунов, имеющих ранг, каждый, напоминая плывущий в воздухе полевой цветок, распускающийся лепестками немыслимого, каждый, обрушивая чародейский заступ на поруганную и осквернённую землю.

Распростёршаяся огромной пальмовой ветвью Пелена, поглотила всё, кроме тусклых вспышек и мелькающих огней.

Адепты исчезли из виду, но шранки продолжали сгорать.

Взобравшись ужасающей вереницей на изломанный хребет Уроккаса, колдуны скорее следовали вдоль него за отступающими массами Орды, нежели прочесывали местность, как поступали во время Жатвы. Возглавляя Завет, их вел сам экзальт-магос Саккарис, разрывавший в клочья возвышенности и потрошащий низины геометрическими сплетениями Гнозиса. Темус Энхорк и его Сайк шествовали рядом, как и Обве Гиссуран и его Мисунай. Слепой некромант Херамари Ийок в своём паланкине следовал за ними, ведя в атаку Багряных Шпилей. Ничто, оказавшееся на раскинувшихся перед ними склонах, не могло рассчитывать уцелеть. Даже пики, венчавшие горы, оказались снесены, превратившись в купола, а склоны стали мешаниной из расколотых скал, усыпанных грудами щебня. Несмотря на то, что колдуны могли сделать свой путь ровнее, создав под собой фантомы тверди, скалящиеся тут и там обрывы в этом случае грозили бы им смертью. Посему, адепты сошли с небес, как только очистили от шранков местность прямо под собой, обнаружив, что твердь настоящая чересчур вероломна.