Великая Ордалия

Итак, колдуны великих южных Школ сперва захватили вершины четырех гор, что в своей невообразимой дряхлости ныне стали дюжиной. Йаврег был в их череде первым и самым низким, громоздящимся чем-то вроде пандуса, подхода к остальным пикам, теснящимся друг к другу, словно сама земля сжала пальцы в грозящий небу кулак. Второй пик — Мантигол был высочайшим из всех. Оказавшись здесь, Саккарис узрел чудовищное величие всей Орды целиком: распространяющаяся, вздымающаяся охряными клубами Пелена, окутавшая лежащие ниже пути и просторы, и, словно бы кишащее насекомыми, пятно, состоящее из исходящих яростью и ужасом бесчисленных кланов, простёршееся до самого края мира. Третий пик — Олорег, опущенные плечи и расколотая голова которого создавали настоящий лабиринт проходов, соединявших южные и северные склоны Уроккаса. И, наконец, Ингол, чья выпиравшая в море громада венчалась изгибавшейся горбом вершиной, с которой открывался вид на неопрятную груду Антарега — и Даглиаш.

Каждая Школа удерживала свою, подвергавшуюся бесконечному штурму вершину, словно последнее пристанище, молотя и кромсая простёршиеся вокруг осквернённые лиги. Молнии выбеливали склоны — ослепляющие нити, что пронзая и охватывая шранчьи тела, превращались в сияющие чётки. Вздымались увенчанные гребнями драконьи головы, видения извергавшие пламя, зажигающее тощих как свечи. Время от времени, это казалось нелепым — вид шатающихся от усталости стариков, слоняющихся по венчающему склоны гребню, и проклинающих свои ободранные голени и ладони. Время от времени, это казалось достойным легенд — лик горного кряжа, целиком объятого пламенем и светом. Низины, ущелья и склоны пылали, будто политые смолой. Шранки сами собой громоздились в погребальные костры, местами образовывавшие уступы — подрагивающие дюны, чересчур окровавленные, чтобы гореть. Сами твари были истощенными — многие мчались голыми, с раздувшимися в суставах конечностями, с выпирающими ребрами, с фаллосами, выгибающимися и упирающимися во ввалившиеся животы — но посему они ещё и обезумели от ярости и голода, и казались одаренными истинно птичьим проворством, словно их тела потребляли содержимое их же костей. Многим адептам довелось испытать ни с чем не сравнимый ужас, когда целые банды прорывались сквозь все низвергнутые на них гибельные бедствия, обрушиваясь на Обереги, и взламывая их словно стая помешавшихся обезьян. Но мертвенно-бледные твари всегда отступали, разбегаясь в любых направлениях, суливших им безопасность. И Орда, обладавшая лишь примитивным разумом, свойственным оравам и стадам, толпилась у оснований Уроккаса, всё более и более уплотняясь, привлеченная надеждой на поругание и резню, но перепуганная таинственными проявлениями разрушительной мощи, обрушивающимися сверху. Адепты, обороняя проходы и тропы, угнездились на каждой из вершин, устроив там импровизированные лагеря, где колдуны могли заняться своими ранами и восстановить силы. Обычные речи никто не слышал, даже если слова выкрикивали прямо в ухо. Какофония колдовских завываний беспрестанно сливалась в единый, причудливый гул, но, за исключением этого, ничто человеческое невозможно было услышать.

Горы, одна за другой, были вырваны из лап Орды. Багряные адепты защищали напоминавшую бычью голову вершину Йаврега, с ужасом наблюдая за тем, как омерзительные скопища отрезали их единственный путь к отступлению. Колдуны Мисунай заняли величайшие из высот Мантигола, а их часть отправилась на помощь своим собратьям из прочих анагогических школ. Имперский Сайк удерживал островки искрошенных и разрозненных скал, именовавшиеся Олорегом; им даже в большей степени, чем прочим Школам пришлось отбивать беспрестанные и яростные атаки. Тем временем, Завет очистил пологие уступы и вершины Ингола сверкающими бритвами Абстракций и набросил на склоны горы шаль, сотканную из искрящегося гностического света чародейскими тройками. Наконец, когда и день и силы его людей истощились, экзальт-магос остановил наступление и предпринял меры для удержания достигнутого.

Повсюду, где мир пятнала клубящаяся в воздухе грязь, она возносилась вверх поднятая переступающими ногами и царапающими когтями ярящихся миллионов. Но кое-где её не было. Саккарис всматривался в огромный разрыв в Пелене, прореху, простирающуюся столь же глубоко, сколь высоким было раскинувшееся над ними небо. Брешь, в которой виднелось море, скалы и каменистая земля. Ясность, прозрачность этой прорехи казалась неестественной, столь чист был в ней воздух в сравнении с теснящейся вокруг гнилостной Пеленой. Длинное, подобное изгибу клинка, русло реки Сурса едва виднелось. Даглиаш, воздвигнутая поверх Антарега, казалась разобранным до остова кораблём, плывущим по гребню приливного шранчьего моря.

Простиравшиеся меж Антарегом и захваченными колдунами вершинами пространства шипели от сгустившейся ярости — растворяющаяся в покрове Пелены безумная мозаика, в каждом из неисчислимых кусочков которой визжала тысяча перекошенных лиц, свистела тысяча клинков, скалилась тысяча ощеренных пастей.