Великая Ордалия

Ряды плавающих в воде мертвецов поднимались и опускались в ритме дыхания безмятежно спящего ребенка. Накатывающие волны, плескаясь и чавкая, лизали вздымающиеся скалы. Великий ожог расколол выходящие к морю склоны Антарега, воздвигнув простершиеся поперек прибоя насыпи из обломков и щебня. Сибавул пробирался меж их чудовищными, раздробленными телами, кажущийся каким-то карликом, крадущимся мимо каменных клыков, возвышающихся над ним как момемнские башни. По-прежнему глядя на запад, он не отрывал взора от каменных бедер Уроккаса, крутыми обрывами упирающихся в устье реки Сурса.

И все, способные двигаться, следовали за ним гигантской, барахтающейся в волнах колонной.

Какое-то время он неподвижно стоял у речного устья, взирая на медленно вращающиеся плоты из шранчьих трупов, простёршиеся до противоположного берега, где раскинулась Агонгорея… Поля Ужаса. Всё больше и больше Обожженых выбирались позади него на усыпанный галькой берег, становясь сборищем призрачным и ужасающим, почерневшим от ожогов, насквозь промокшим от морской воды, что стекая с их тел, собиралась в алые лужицы. Никогда ещё не видел мир воинства более жалкого: люди с висящей пластами кожей, с сочащимися гноем язвами и ожогами, с голыми задами, измазанными засохшим дерьмом и кровью. Их выпадающие волосы уносил прочь ветерок, создавая над морем пелену, сотканную из черных и золотистых нитей.

Не менее сотни человек пало и умерло в ходе последовавшего далее бдения. Никто из них не имел ни малейшего понятия о том, что они тут делают, они знали лишь, что поступают правильно — делают именно то, что требуется. Солнце уже опустилось со своей высшей точки, приблизившись к линии горизонта в достаточной мере, чтобы светить прямо в опустошенные очи кепалорского князя-вождя. И тут Обожженные удивленно воззрились на мертвецов, заметив, как только что вынесенные в море трупы, тащит назад к устью реки, в то время как новые тела, плывущие по течению, всё продолжают прибывать, проталкиваясь и устремляясь на юг. Начался прилив, пронеслось средь них невнятное бормотание. Приливы, благодаря которым Нелеост сделался в свое время солёным, с незапамятных времен застопоривали течение Сурсы. Так произошло и сейчас. Речные воды сделались мутными и вязкими от разлагающейся плоти.

Всё больше и больше шранчьих тел, скомканных и перепутанных, выкатывалось из морских глубин, образовав в итоге чудовищную тарелку, перекрывшую всё устье реки. Кое-где, в этом изгибающемся, покачивающемся на волнах сплетении, виднелись блестящие волосы. Сибавул Вака ступил на полузатопленные тела. Он шатался и спотыкался, словно только что начавший ходить карапуз, но, тем не менее, пересекал огромное, мертвенно-бледное поле, разгоняя своими шагами тучи мух, разлетавшихся словно ил и песок под ногами человека, ступающего по речному дну.

Люди рыдали, наблюдая сё мрачное чудо.

И следовали за ним.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Момемн

Говорят, что люди не случайно обращают свои молитвы лишь к Богам и мертвым, ибо лучше услышать в ответ молчание, нежели правду.

— АЙЕНСИС, Теофизика

1. VI. Игра, будучи целостным воспроизведением целостного, жестока к случайным прохожим. Проиграть Игру — всё равно, что потерпеть неудачу в любви.

— ШЕСТОЙ НАПЕВ АБЕНДЖУКАЛЫ

Середина осени, 20 год Новой Империи (4132 Год Бивня), Момемн

Честь пробудить ото сна Благословенную императрицу Трех Морей досталась дряхлому Нгарау, великому сенешалю. Однако, мамочка прогнала мешколицего евнуха, вместо этого решив понежится в кроватке со своим маленьким мальчиком. И теперь он лежал в её объятиях, притворяясь спящим, прижимаясь спинкой к нежному теплу её груди, и исподтишка рассматривал пастельные пятна, разбегающиеся по украшенным фресками стенам, — отсветы утреннего солнца. Он не уставал удивляться тому, как его душа могла плыть и парить в её объятиях — соединенная с ней, но невесомая и безмятежная.

Кельмомас знал, что она не считает себя хорошей матерью. Она вообще не считала себя хорошей хоть в каком-то смысле — столь длинными и стылыми были тени её прошлого. Но страх потерять своего, претерпевшего столько страданий сына (ибо как мог он не пострадать, после всего, что выпало на его долю), терзал её как ничто другое. Он безошибочно определял все эти материнские страхи и опасения, всякий раз смягчал их и всегда обращал себе на пользу. Он частенько жаловался на голод, одиночество или грусть, рассчитывая вызвать у неё чувство вины и желание всячески потворствовать ему.

Она была слишком слаба, чтобы быть хорошей матерью, слишком отвлечена другими заботами. Они оба знали это.

Она могла лишь приласкать его после… после всего.