Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916–1926

Намеревался остаться за границей. Но эмиграция и особенно монархисты произвели на него такое удручающее впечатление своей оторванностью и неспособностью, нежеланием понять, что происходит в России, что предпочел вернуться, несмотря на гнет и придавленность интеллигенции (политическая информация особо). Переполнение и оживление в Харькове страшное. 380 тысяч жителей. Порядок. Хорошие быстрые автобусы ходят с парижской регулярностью. Движение огромное. Та же рабоче-демократическая толпа, портфели, ермолки. Столовые переполнены. Квартирный кризис. Трамваи переполнены. На каждом шагу полуправительственные магазины, кооперативы, «Ларек» и др. Всякого товару и снеди масса, но дороговизна страшная. Жизнь (не говоря про мануфактуру) раза в три дороже парижской. Милиция, внешний порядок. На галерке, стоя в театре. Гастроли Московс. Мал. театра, знакомые артисты. Пьеса Островского. Молодой человек уступил мне сидячее место. После случая с опознанием меня проф. *** ношу на улице очки и кое-что еще изменил в обличье. К хорошо знакомому доктору. Не узнал меня. Минут 10 выслушивал. Кроме эмфиземы, склероза и миокардита (ослабление сердечн. мышц), что было найдено у меня 2 года тому назад в Словуте, когда я был арестован ГПУ, нашел еще расширение аорты. Запретил курить (продолжаю) и предписал водовое лечение. Отложу до обоснования на месте. Потом я ему открылся. Поражен. Как проф. *** говорил, что после встречи со мной не мог сосредоточиться на экзамене, так и доктор сказал, что ему трудно было потом принимать больных. Через день имел с ним интересную беседу. Удивился, что при моем сердце, тучности и летах мог проделать такой трудный переход. Не рекомендует повторять. Из моих земско-кадетских знакомых – почти никого в Харькове не осталось. Придавленность и гнет страшный. Шпионаж вовсю. Прозябание. Несколько времени, как террор усилился, масса арестов и ссылок на Соловки. Доктор говорит, что если б я знал, какой теперь террор, то наверно не рискнул бы приехать (?). Пока лишь общее впечатление от виденного и слышанного и от 3—4 разговоров с лицами. С офицерами (нашими) почти еще не говорил. В деревне не был. Намереваюсь посетить украинскую деревню и великорусскую. Выписал одного человека из Москвы, чтобы подготовить пребывание там и квартиру, так как там мне гораздо опаснее. Как только будет подготовлено, выеду туда и в Петроград. Хотел посетить Волгу, Кубань и Дон, но из-за дороговизны вряд ли придется, если паче чаяния не получу подкрепления из-за границы. Дороговизна убивает меня, т. к. курс доллара искусственно поддерживается в 1 р. 94 к., а размен на черной бирже почти невозможен. Чувствую себя превосходно. Отдохнул от перехода еще в Одессе и на железной дороге. Тело более не болит, ссадины заживают. Желудок хорошо работает, так как двигаюсь, а в Кишиневе слишком много ел и совершенно не двигался из-за конспиративности и отсутствия цели хождения. Правильно сделал, что решился во что бы то ни стало побывать в России, даже после моей неудачи 2 года тому назад. Необходимо личное общение эмиграции с Россией. Как оживились те немногие, с которыми пришлось видеться. Один назвал меня первой ласточкой (это я-то ласточка!). Через несколько месяцев после моего отъезда (вероятно, придется уехать за границу, т. к. при затяжном процессе здесь пребывать и работать мне небезопасно, да и нельзя) я уполномочил и принял меры к более широкой огласке здесь моей информации через некоторое время после моего выезда из России, о наших центральных эмиграционных течениях, в отличие от партийно-монархических, которые приносят огромный вред эмиграции, превращая ее в Кобленц, обрекая на отчуждение от противобольшевистской здешней публики, которая совершенно отрицательно относится к партийности. Хотя милюковская, республиканская партийность не менее вредна, чем монархическая, но она здесь менее заметна. А монархическая партийность придает колорит всей эмиграции. То, что нам было ясно и в эмиграции, отсюда еще нагляднее представляется, а именно, что те, кто теперь не могут подняться на национально-надпартийную высоту и играют в монархические игрушки, обрекают себя на вечную эмиграцию и вредят делу слияния эмиграции со здешней противокоммунистической публикой. О зарубежном съезде и «Возрождении» советские газеты довольно много писали. И то, что по этим газетам и по редким доходящим слухам публика здесь узнала, она в съезде и в позиции Струве разочарована. Объясняю здесь всюду мудрую позицию в. кн. Н. Н. – ча. О нем знают, но как о чем-то очень отдаленном и реально-проблематичном, мало интересуются. Это все мои первоначальные, еще поверхностные впечатления. Могут впоследствии быть коррективы. Войны и интервенции никто не хочет. Добрармия оставила здесь плохие воспоминания (командование Май-Маевского, ген. Шкуро). О Врангеле лучшего мнения, чем о Деникине, как более властном и упорядочившем, по слухам, фронт и тыл. Его в 20-м году ожидали с нетерпением. Теперь более верят в эволюцию, в финансово-экономический кризис, в падение червонца. Желают экономической блокады Европой. Боятся положительных результатов франко-советских переговоров. Надо все сделать, чтобы повлиять на французов, предостеречь общественное мнение. Все политические организации должны этим заняться. Недостаточно делается. Задача момента. Привет друзьям от лимитрофов.