Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916–1926

Правда, в пограничной полосе, вероятно, отборный коммунистический материал, наиболее отчаянный. Потому же, вероятно, много татар. В кривинской страже при арестной их было человек пять. Евреев среди красноармейцев заметил мало, но среди других чинов ГПУ их порядочно. Срок службы здесь двухлетний, а внутри России полуторалетний, но скоро ожидается и там введение двухлетней службы. Содержание здесь несколько более, а главным образом, стража получает большой процент с захваченной контрабанды, не говоря про побочные доходы с контрабандистов и перебежчиков. Меня арестовало начальство – комендант, следователь и фельдшер, а рядовые красноармейцы, говорят, при поимке отбирают деньги и отпускают за откуп. Одеты хорошо, френчи, сапоги, шлемы, кожаные куртки. Безобразна зимняя форма – темное сукно и зеленые широкие галуны. Зимой получают валенки, шубы, папахи.

Офицеров нет, а есть товарищи-командиры, товарищи-следователи и т. д. Вне строя или службы – вместе сидят, курят, не встают. При дежурстве и службе, по-видимому, дисциплина строгая и наказания серьезные.

Мой собеседник по дороге в Кривин был серьезнее и вдумчивее общего уровня своих товарищей, много расспрашивал про Сибирь, Польшу, на мои замечания по поводу хулиганства Сережки отвечал, что тот еще молод, глуп. В отрицательном отношении к войне я, как пацифист, ему не возражал, изображая из себя сибиряка, тронутого толстовством. Но относительно большевистских методов и разжигания вражды и пренебрежения божескими законами резко возражал и ставил его подчас в тупик. Он не находился возразить ничего, кроме задолбленных формул. Но, шагая с ним в этот Петров день в России, я осязал, что он такой же русский человек, как и я, что при других условиях, без разжигания в нем классовой розни и злобы, на которой ничего нельзя создавать, а лишь разрушать, мы с ним оба могли бы быть равноправными русскими гражданами.

Яркое солнце сменялось несколько раз дождем, и мы два раза заходили укрыться на хутора… В чистеньких хатах висело много образов, хотя обитавшие в них молодые парни и были, по-видимому, в приязненных отношениях с красноармейцами, постоянно проводящими здесь арестованных. В первом часу подошли мы к арестной в Кривине, где мне еще пришлось помаяться два дня, опустившись снова в атмосферу смрада, грубости и скованности арестантским режимом. Сначала нам сказали, что отправят партию вечером, но какие-то бумаги не были досланы, и мы переночевали в Кривине. Мне уступили мое прежнее место на нарах у стены. Одежда наша высохла на нас, так как переодеться было не во что. Вообще за все время ни разу не раздевался, не переодевался.

13 июля. В Кривине застал наполовину старых знакомых, наполовину вновь арестованных. Много молодых парней, недурно пели хором малороссийские песни, рассказывали анекдоты с адюльтерными похождениями, не слишком неприличные и не очень смешные. К священнику, «к шпиону, к контрреволюционеру», меня не пустили.

В 7 часов вечера нам объявили, что нас поведут на границу, и мы сейчас же пошли в сопровождении двух конвоиров. Кроме меня с Петром, в нашей партии находились еще два еврея и один русский парень. Пройдя около четырех верст, мы подошли к пограничному посту, одинокому зданию, окна которого светились издалека. Вокруг пустынно, внутри чисто, – большая комната заполнена койками для команды, в углу сидит корректный, но не общительный начальник поста. Над ним большой портрет Ленина, портреты других видных большевиков, большая красная звезда и на бумажных лентах большевистские изречения. У входа сосуд с водой, вероятно кипяченой, и с надписью: «Не пейте сырой воды». В одном из ГПУ я видел листовку относительно борьбы с сифилисом, объясняющую, что эта болезнь – несчастье, но не позор, которого следовало бы стыдиться и скрывать.

Минут через сорок, когда совсем стемнело, нас повели к польской границе. Я просил красноармейцев так нас подвести, чтобы не попасться польской страже. Они сказали, что так всегда и делают. Минут через двадцать они остановились, и мы пошли под предводительством Петра, который заработал на этой операции у партии долларов сорок. Опять пошли пешком полями. Сначала было темно. Вследствие бывшего дождя местами скользко, и я несколько раз упал. Перелезли несколько изгородей. Через час взошла луна. Когда она пряталась за тучи, мы шли гуськом, когда появлялась – прятались во ржи, лежа в ней иногда минут пятнадцать. Какая красота смотреть, прильнув к земле, сквозь высокую запутанную рожь на полную луну и серебристые облака; совсем тропический, фантастический пейзаж! «И в поле каждая былинка, и в небе каждая звезда» чудесны в этом пейзаже.