Великая Смута

К 24 июля поляки находились уже в семи километрах от Москвы на Хорошевских лугах. Начались съезды переговорщиков. Но, что бы ни говорили представители сторон, какие бы условия они ни выдвигали, окончательное решение оставалось за патриархом Гермогеном. А он считал, что православной страной может править только православный царь, поэтому занял принципиальную позицию, требуя обязательного крещения иноверного королевича по греческому обряду. Гетман же поступил как хитрый и опытный дипломат. Он согласился внести в договор этот пункт, но с оговоркой, что последнюю точку в разрешении данного вопроса должен поставить король. А для того чтобы хоть как-то успокоить патриарха и бояр, Жолкевский пообещал помогать им в их войне с Лжедмитрием, а после того, как угроза столице со стороны самозванца минует, отвести свои войска от Москвы к Можайску, где ждать окончания их переговоров с Сигизмундом. В договор, помимо крещения королевича, был включен и пункт о восстановлении суверенитета московского царя над всей территорией государства в границах, существовавших до Смутного времени, в том числе и над Смоленском. Ну а поскольку договор с московской стороны редактировали бояре, то в него не были включены уже апробированные положения о праве россиян на выезд за границу для получения образования и возможности карьерного роста «меньших людей» за их заслуги перед Отечеством. В надежде, что их условия будут приняты, бояре сочли возможным ускорить принесение присяги Владиславу и просить короля отпустить в Москву новоизбранного царя, разрешив ему принять православие. Церемония крестоцелования состоялась 27 августа на полпути от польского стана к Москве, а на следующий день — в Успенском соборе Кремля, но уже в присутствии патриарха. По городам разослали грамоту Боярской думы с требованием присягать королевичу, но там уже знали о перенесении его крещения «на потом», что многие расценили как «никогда», и по этой причине присягать не торопились. Более того, ряд городов, ранее отчаянно боровшихся с самозванцем (Суздаль, Владимир, Юрьев, Галич, Ростов и др.), посчитали, что в этих условиях Лжедмитрий является «меньшим злом», и в интересах православия вступили с ним в переговоры, переводя таким образом политическое противостояние сторон в плоскость вероисповедания.

Жолкевский же, исполняя свою часть договора, вместе с 30-тысячным московским войском подступил к Угрешскому монастырю, где находилась ставка самозванца, но тот, заранее предупрежденный своими сторонниками, вместе с Мариной Мнишек и Заруцким успел сбежать в Калугу. Преследовать его никто не стал, видимо, потому, что в качестве жупела он был нужен и гетману, и Семибоярщине, чтобы оправдать присутствие польского войска не только на территории Московского царства, но в последующем и в самой Москве.

Отогнав от Москвы Вора, Жолкевский начал форсировать отправку московского Великого посольства к королю Сигузмунду для того, чтобы тот, утвердив подписанный им договор, отпустил в Москву своего сына и позволил ему принять православие. Но гетман уже знал: король договор не утвердит, и не потому, что не согласится на перекрещение сына, а потому, что сам вознамерился сесть на московский престол, чтобы объединить таким образом Речь Посполитую и Московское царство под одной короной. Для решения этой, как он сам понимал, весьма сомнительной затеи нужно было удалить из Москвы наиболее влиятельных и деятельных лиц, способных разрушить польские планы. К таким лицам гетман относил В. В. Голицына, реального претендента на царскую корону, и Филарета (Федора) Никитича Романова, отца другого кандидата на это место — Михаила. Он убедил их возглавить Великое посольство, отчетливо понимая, что в нужный момент их посольский статус может трансформироваться в положение пленников. Каким-то образом Жолкевский сумел очаровать и Гермогена, благословившего посольство на выполнение данной чрезвычайно важной, но одновременно и сомнительной миссии.