Великая смута

Надо сказать правду. Несмотря на радушный и сердечный прием, кое-кто из дойчзольдатен испытывал разочарование. Некоторые ведь прибыли в Тетервино с определенной целью и не с пустыми руками. То есть имели от близких и родных поручения: везли из Германии траурные ленты, венки, чтобы возложить на могилы. И вдруг конфуз! Ни в Тетервино, ни в Сторожевом, ни в Лучках и даже в райцентре Прохоровке не оказалось специальных немецких захоронений. Что можно было расценивать как грубость нравов или же как жестокость обиженных войной местных жителей. Если бы не земляной пол в доме колхозницы Головиной! У нее за все годы мирной жизни так и не нашлось средств на то, чтобы привести свое жилище в цивилизованный порядок. А между тем именно она — и такие, как она, — исполнили христианский долг перед павшими воинами, независимо от того, под чьими знаменами они сражались. Хотя среди «чужих» могли быть и повинные в гибели ее мужа и безвременной кончине дочери, угнанной на чужбину.

Ах, как все в жизни сложно, как странно все в ней перемешено. Как трудно бывает отделить чистое зерно от мусора и плевел.

Между прочим, кто-то обратил внимание на руки Илларионовны. Кожа была в рубцах, в глубоких ранах.

— Это у вас, верно, случайный ожог?

Будто впервые увидела она свои болячки.

— Тут-то? Это с тех самых пор, когда мы мертвяков тягали. Руки огнем взяло от трупного яда. Так врачи объяснили уже потом. Мы же понятия не имели о той вредности.

Толмачка Ксения перевела слово в слово. После чего уже вся группа экскурсантов молитвенно произнесла: «Майн Готт!»

С позволенья местных жителей дойчзольдатен увозили с собой в Германию мешочки с прохоровской землей.

— Копай, не жалко, — сказал зять Илларионовны Иван Владимирович, вручая немцу маленькую саперную лопатку, чудом сохранившуюся еще с военной поры.

В последнюю минуту, уже перед расставанием произошла трогательная сцена братания Хейнца Махера и Павла Гончаренко. Это было так неожиданно. Кое-кого даже смутило. Не однополчане же, хоть и давние, но все же супротивники.

Старая и болящая солдатка Илларионовна слабой рукой благословила братающихся крестным знамением.

ТРЫН-ТРАВА

Из домашнего архива

Стало не модно общаться письменно друг с другом. Чаще звоним. Обмениваемся скудными фразами по телеграфу. Отделываемся поздравительными открытками. Кое-кто уже пользуется услугами пейджера, Интернета. Однако все это не то. Другое дело неспеша вынуть из конверта многостраничное письмо. Потом не раз возвращаться к нему, давать читать знакомым, близким.

А тут некая сила вознесла меня на антресоли. Но вместо искомой вещи под руки подвернулась тяжелая папка, перевязанная шпагатом. Совершенно забыл о ее содержимом. На верхотуре, в потемках ломать голову не стал, швырнул находку через плечо. От пола до потолка взвился столб пыли.

Под пуленепробиваемыми корочками из старинного, с радужными разводами коленкора оказались слипшиеся и пожелтевшие от времени странички писем. Сразу же узнал знакомый почерк.

В середине 1960-х годов служил я обозревателем на Всесоюзном еще радио. Из бурного потока редакционной почты однажды выудил письмо из хутора Крутой, что в Волгоградской области. Колхозник Валентин Васильевич Рак умолял журналистов помочь ему осуществить на практике идею почти фантастическую: наладить в фабричных условиях массовое производство весьма необходимого для пастухов предмета, вернее, орудие труда. А именно: соединить в единое целое кнут и зонт.

Так было положено начало нашей сперва деловой, а затем и товарищеской переписке, растянувшейся на годы, на десятилетия.

Рассортировав и заново перечтя старые письма, я понял, что эпистолярное наследие колхозного пастуха представляет отнюдь не только частный, но и общественный интерес. В некотором роде — человеческий документ канувшей в вечность цивилизации.

Письмо первое

Привет с Придонья! Здравствуйте незнакомые товарищи!

Сызмала связан я с колхозным производством. Положением своим доволен. Животных люблю. Работа идет споро. Заработки приличные. Однако и трудности имеются.

Зимой, в сильные морозы на ферме холодно. Сапоги значит в сторону, от кирзы, от резины ноги коченеют. Достаешь валенки, напяливаешь галоши. Но они мелковаты и непрочны. Не всегда выручают, а то и подводят. Идя на МТФ ночью, по глубокому снегу, в буран и вьюгу по пути их теряешь. Да и во время работы они с валенка спадают. Потом долго ищешь их в соломе или в навозе. Это отвлекает от дела, портит настроение.

Секрета не открою: огромным спросом пользуются у селян галоши не фабричные, а самодельные, из автомобильных баллонов. Делают их умельцы на дому. Чем удобны резиновые лапти? Они довольно глубоки, туго обхватывают головку валенка. И достаточно носки. На 2–3 сезона хватает. Но за ними гонка. Животноводов-то много, галошников единицы. Вот кабы родное государство наладило изготовление такой обувки хотя бы для своих крестьян. Тогда всяк бы чувствовал себя покорителем мороза и сырости.

Но это еще не все. Вторая мысль почти фантастическая, хотя тоже весьма-весьма желанная.