Великая смута

Взялись бабы задело небабье. У кого-то нашелся старый противогаз. Большинство же обматывало лицо тряпьем, оставляя лишь узкую щелку для глаз. Кому-то сразу было худо, кто-то терял сознание. Но потом все же втягивались, даже слабаки приспосабливались.

Тела были сильно разбухшие, как те барабаны. Гимнастерки и френчи по швам расходились. А уж лица-то вообще одно непотребство. Придумали трупы земелькою присыпать. Через пару деньков к ним можно было хоть подступиться. А за это время выкопали могилу 7x7. И углубили на полную сажень. Хотели было и за другую браться, но силенок уже не хватило. Хоть самим ложись да помирай! Но тут произошло неожиданное. Присыпанные черноземом тела утратили свои отличительные особенности. Не разобраться, кто чей. Все стали на одно лицо. Не станешь же проверять документы.

На лужайке среди экскурсантов произошло движение. Гости почувствовали неладное. По одному стали пробираться к забору, где сидела хозяйка избы с переводчицей. Поодаль стояли Гончаренко и муж хозяйкиной дочери Иван Владимирович, беспрестанно смоливший цигарки, прикуривая одну от другой.

Вскоре сюда перебазировались и немцы. Образовав широкий круг, стояли безмолвно, словно истуканы: только глазами хлопали.

Переводчица Ксения несколькими фразами обрисовала сложившуюся ситуацию. И вот как оно тогда было.

Со слезами пополам посеяли бабы рожь. Да и без передыху переключились на дела домашние. Стали землянки копать, дровишки на зиму собирать, картошку копать, кое-какую одежонку справлять. Притихла деревенька. Но однажды на рассвете всех поднял на ноги истошный крик вдовы Панкратихи:

— Ой, лихо! На всходах покойники живые проступают.

Думали, рехнулась баба. Прямо в исподнем побежали за околицу. И правда. На зеленом ковре озими явственно виделись человеческие силуэты. Бабы запаниковали тоже было, потом уж смекнули. Пропитанная трупной сукровицею земля дала дополнительную силу злакам. И соответственно, значит, силуэты «пропечатались» на поверхности, словно тени на фотопластинке. Где пал воин, раскинув руки, на том месте вырисовался крест, кто скорчившись лежал на боку, там было темное пятно, напоминающее младенца в материнской утробе. Поглядели тетеревинские великомученицы на те «печатные картинки», поохали, повздыхали да и подались к своим остывшим очагам.

Зато на следующий год на тех окровавленных полях случился урожай небывалый, сказочный. Колосья — с мужскую ладонь, да литые, тяжелые. Снопы неподъемные. Когда хлебушек молотили, кто-то ненароком обронил: «Ржица на крови-то, вишь, какая вымахала». Может, то был знак судьбы. Но факт остается фактом: прохоровская нива по сей день поражает своей плодородной силой.

— Хлеб на крови! — без помощи толмачки перевели гости на свой немецкий язык. И это словосочетание на их языке звучало как бы даже не горше и не сильнее.

Раздвинув плечи тесно стоявших соотечественников, из толпы на первый план выдвинулся Хейнц Махер. Все приготовились услышать приветственную речь. Но фельдбауэр, не сказав ни слова, пал ниц перед колхозницей. Старая замахала руками:

— Свят, свят. Сроду у нас такого не было.

Постепенно волненье улеглось. Хозяева спохватились и стали хлопотать насчет обеда. Вскоре перед домом на лужайке образовался общий стол. Немцы выложили из сумок солдатский походный паек. Там было все, даже шнапс.

Ну и денек выдался. Такое и во сне не приснится. В одном кругу, плечом к плечу сидели бывшие завоеватели и хозяева этой многострадальной земли. Судьбы и тех и других с тех пор трансформировались причудливым образом. Побежденные сравнительно быстро наладили свою жизнь. А вот победители… Мы были похожи на тех блаженных горемык, которые, бедствуя, в то же время изображали из себя довольных счастливчиков. И теперь тоже! Земляки мои перед чужеземцами в грязь лицом не ударили. Вино лилось рекой. Стаканы осушались до дна. По обычаю, пили за мир и дружбу во всем мире.

Возникла пауза. Тут кто-то предложил зайти в дом, чтобы поглядеть комнату, в которой некогда квартировал штабс-капитан Кох, убитый при отступлении партизанами. Оказалось, что среди приезжих был его внучатый племянник. Сама хозяйка и повела экскурсантов в избу.

Горенка оказалась крохотной, словно монастырская келейка, но была ухожена, чиста. Оба подоконника едва не ломились от горшков с комнатными цветами.

Первым переступил порожек капрал Вольфган Купер. Он ведь тоже бывал когда-то здесь. Все узнал и все понял без слов. Купер сделал вид, будто поправляет шнурки на своих штиблетах. Нагнулся и незаметно колупнул ногтем пол. Оказалось, под ногами была натуральная глина — как и тогда, в сорок третьем году. С уст его невольно сорвалось:

— Майн Готт!