Великая смута

Словосочетание показалось странным, но было прилипчиво, искомое. Слово «гиль» многозначное, имеет несколько языковых оттенков. Например, чушь, чепуха, вздор, бессмыслица. И вместе с этим — значение в обыденной речи неупотребительное. В смысле: смута, мятеж. Тут-то и плеснуло мне в башку: происшествие в августе девяносто первого — никакая это не закономерность общественного развития и тем более не роковая заданность высших сил мироздания. Случившееся — не более как вздор, бессмыслица и т. д. Невольно пришли на память слова гоголевского городничего в последней сцене. После того, как стало совершенно ясно, кто такой на самом деле Хлестаков: «Сосульку, тряпку принял за важного человека! Вот подлинно, если бог хочет наказать, так прежде всего отнимает разум. Точно туман какой-то ошеломил, черт попутал», — заметил попечитель богоугодных заведений Земляника.

Да ведь это все про нас, грешных. С одной только разницей. Символом странного происшествия в уездном городе Н. были сосульки, тряпка. Теперь в судьбе целого Отечества роковую роль сыграла колбаса.

В который раз снова отвлекся. Нить сюжета надо отматывать назад. Время возвращаться в охотничий приют, в компанию подгулявших Мысливцев.

После третьей подачи, помню, возникла затяжная пауза. Смаковали ушные хрящики. Не до политики было. Но вот проглочен последний кусочек, мысли силой налились. Вдруг озарил меня чисто репортерский вопрос. Кому это нужно было тащить «за бугор» продукт первой необходимости, чтобы сбросить его на свалку? Первая догадка: это было не примитивное воровство и тем более не коммерция. Догадка вторая: если дело пахнет большой политикой — ищи закамуфлированную подлянку на государственном уровне, с участием спецслужб.

Догадки свои я не утаил, а, как нынче молвится, озвучил. Чем едва не испортил всю вечерю. В зальце воцарилась тишина, друзья пали духом.

— Дело прошлое. Не стоит ворошить засохшее говно, — слово в слово повторил Блохин оброненное часом раньше.

Наконец до меня дошло, что ляпнул лишнее. Я-то душу отвел и умотал в свою Московию, а хохлам моим тут жить и работать. Власть же любая болтливых не любит.

Так-то оно так, а журналюге-то каково? Иметь в блокноте готовенький, сногсшибательный сюжет — и тем лишь удовольствоваться. Да это же мазохизм. Не выдай я на газетный лист «гвоздь» с продолжением, близкие друзья и коллеги назовут меня слюнтяем и простофилей. И крыть будет нечем. Но это потом. В данный же момент видел я перед собой насупленные лица доверчивых Мысливцев с откровенной печалью в глазах. Без колебаний твердо решил: не брать грех на душу. А вслух сказал:

— Ей-богу, не для печати. Исключительно для расширения собственного кругозора.

Товарищи поверили. Языки их совсем развязались. Оказалось Александр Иванович Середа с участниками того криминального рейса втихую провели углубленное дознание. Кроме их автопредприятия, подобное задание получила и воинская часть. На ее счету даже несколько колбасных ходок, в направлении через Ковель в Хелм.

Нить Ариадны вела прямехонько к «Руху»[15] и тянулась к «Солидарности». Тогда-то впервые услышал я имясочетание: Валенса-Черновил. Едва оно было произнесено, над нашими головами пролетел ангел тишины. Минуту-другую сидели недвижно, тупо уставясь в пространство.

Вернувшись в Москву, я держал язык за зубами. И от возможных искушений убрал с глаз долой блокнот с пометками, именами и адресами действующих лиц.

Но однажды взыграло ретивое. На экране телевизора возник ло изображение «царя Бориса». Утробным голосом оно изрекло: «Сервелат — пожалуйста. Даже киви есть».

Таково логическое завершение колбасного сюжета, отснятого Александром Невзоровым. Зеркальным отражением был рейс Блохина с напарником Алехой на западный фас Беловежской пущи.

Господи, пятнадцать лет уже минуло. Много разной колбасы за это время честным народом и жульем съедено. Но вот что странно: ни у кого из россиян не возник почему-то вопрос: откуда продукт сей в разоренной и нищей стране вдруг взялся? Не было, не было — и вдруг нате вам! Не в цирке же мы, черт подери. И не на представлении мага Воланда.

Может, беру на себя слишком много, но мне кажется, что августовскую передрягу девяносто первого года «умом не понять» без трагикомического колбасного сюжета. Это своего рода ключ-отмычка для понимания разыгранной на мировой сцене буффонады с участием государственных мужей ряда стран Европы, Америки, Азии и группы завербованных шталмейстеров. Народ же наш на все это обалдело взирал как бы с высокой колокольни. Вышло же так, что воле вопреки, дуром — поголовно — нас втянули в «демократический процесс». Не нашлось в Отечестве горлана-главаря. В нужный момент в набат некому было ударить.