Великая стена

— Я не умею разговаривать по телефону. А ей, мне кажется, нужно, чтобы ее на время оставили в покое.

— Уже три недели прошло, приятель.

— Знаю.

— Хочешь, жена ей позвонит? Не легче будет?

— Нет, но все равно спасибо.

— Позвони ей. Дай ей знать, что она тебе нужна.

— Я подумаю.

— Да уж, подумай. И кстати, не спеши уходить. Ты удачно пришел. Сегодня утром около семи прошло соединение. — Джо постучал по экрану ноутбука, по которому скользили ряды черно-белых цифр. — И хорошего качества.

— Правда?

— Сходи посмотри на приборы.

— Не могу. Работа ждет.

— Ты еще пожалеешь. Так же как пожалеешь, что не сыграл со мной и не позвонил Андреа. Я тебя знаю, Майк. Тебе от роду суждено каяться.

— Ну ладно, пять минут.

На самом деле Майк с удовольствием застрял бы в подвале у Джо. Как ни хороша была работа Майка по начальному развитию Вселенной, но работа Джо казалась чистым золотом. Сотни ученых из разных концов света пошли бы на убийство за экскурсию по лаборатории Ливерсэджа.

В подвале стояли десять тяжелых механизмов, каждый размером с паровой двигатель. К ним нельзя было приближаться с кардиостимуляторами и другими имплантатами, но Майк об этом знал и заранее выложил все металлические предметы, прежде чем спуститься вниз и пройти через дверь с сигнализацией. В каждой машине скрывался десятитонный брусок сверхчистого железа, погруженный в вакуум и подвешенный в магнитном поле. Джон склонен был ударяться в лирику, повествуя о прочности вакуума и о динамической стабильности генераторов магнитного поля. Если бы Кардифф встряхнуло шестибалльное землетрясение, бруски не ощутили бы ни малейшего колебания.

Джо величал это помещение телефонной станцией.

Приборы назывались корреляторами. Восемь постоянно действовали в рабочем режиме, в то время как два оставшихся отключались для ремонта и усовершенствований. Восемь функционирующих аппаратов занимались вызовами наугад — гнали случайные наборы цифр через разрыв между квантовыми реальностями, ожидая, не отзовется ли кто на другом конце. В каждой машине с помощью лазера постоянно поддерживалось возбуждение квантов. Отслеживая гармоники колебаний в возбужденном железе, ответный вызов, как выражался Джо, тот же лазер, определял, когда брусок попадал в замыкание с другой ветвью квантовой реальности — с другой мировой линией. В сущности, брусок попадал в резонанс со своим двойником в другой версии того же подвала в другой версии Кардиффа.

Когда устанавливалась связь, когда замыкались две вызывающие машины, две неразличимые до сих пор линии образовывали информационную цепь. Когда лазер передавал на железо низкоэнергетические импульсы, достаточные, чтобы воздействовать на него, не нарушая в то же время связи, толчки регистрировались в лаборатории-двойнике. Таким образом можно было передавать сигналы в обе стороны.

— Вот эта крошка, — проговорил Джо, похлопав действующую машину. — И похоже, связь надежная. Должна продержаться дней десять — двенадцать. Думаю, это работа вот этой самой.

Майк покосился на повязку у него на шее, чуть ниже затылка:

— Ты что, нервосвязь вставил?

— Помчался в медицинский центр, едва узнал о замыкании. Волновался — первый раз, как-никак. А оказалось проще простого. Совершенно безболезненно. Через полчаса я уже оттуда вышел. Меня даже угостили чайным печеньем.

— Угу, чайное печенье, значит. Ничего лучшего, надо думать, не нашлось. Надо понимать так, что ты сегодня уходишь?

Джо запустил руку за плечо и, сорвав повязку, открыл крошечное пятнышко, как от пореза при бритье.

— Скорее завтра. Или, может, в воскресенье. Нервосвязь еще не задействована, а потом к ней надо привыкнуть. Да ведь времени у нас вагон, даже если не включать нервосвязь до воскресенья. Все равно еще будет пять-шесть дней чистого сигнала, пока мы не выйдем на предел помех.

— Тебе, должно быть, не терпится?

— Для меня сейчас главное — ничего не напортачить. Ребята из Хельсинки и так наступают нам на пятки. По моим расчетам, отстают всего на несколько месяцев.

Майк знал, как много значит для Джо этот последний проект. Передача информации между различными реальностями — это одно дело и, собственно говоря, само по себе немалое достижение. Но теперь технология вырывалась из лаборатории в жизнь. По всему миру существовали сотни лабораторий и институтов с такими же корреляторами. За пять лет почти невероятный прорыв в науке превратился в признанную составляющую современного мира.