Великая страна

— Ха. Можно подумать, я не видал того, что ты видала. Но это всё здесь, а почем ты знаешь, что будет там?

Глава 23. Об устройстве мира

— А я много думала об этом. Понимаешь, человек создан так, что гадит под себя. И если ему ампутировать задницу, кишечник и пищевод вплоть до глотки, а потом для ровного счета глаза, уши и остальную муру, это мелкое происшествие вовсе не повод менять любимые привычки. Ты, я вижу, не очень ловишь под утро, так я тебе объясню проще: кого ты любишь, тех и делаешь несчастными; кого хочешь видеть перед собой настоящую первосортную вечность, именно их фасады будут тебя мучить и жарить, и невозможно отодрать одно от другого. И если попросить человека обустроить собственный рай, а назавтра — собственный ад, то самый хитрожопый федеральный агент не найдет там десяти отличий. А теперь рассуди, что может ожидать нас там, как не этот слипшийся адорай, который ты заслужил каждым дюймом своего засранного тела, плавно переходящего в душу? У меня был знакомый эскимос, так он говорил, что, бывает, прешься куда-то на собаках или на оленях, и уже давно должен быть магазин или пристань, а их всё нет и нет, и только так клиент понимает, что в пути незаметно скончался. А чего ты хотел? Чтобы эскимос оказался в Майами? Если ты при жизни холил своих собак, то и после смерти они у тебя будут все жирные и в шерсти, как грудь мексиканца, а если ты был нерадив, то они будут синие и тощие, как русские куры, что до смерти, что после смерти, какая, друг, разница?

К концу этого монолога Лиза совершенно осипла и вынуждена была допить остатки кофе из обеих чашечек на столе. И тут заговорил Гэри, обращаясь не к Мэгги и не к Лизе.

— Господи, — сказал он негромко и примерно в той интонации, в какой сержант полиции обращается к лейтенанту, — поясни мне Свои планы. Мне показалось, что это Ты обращаешься ко мне через голосовой аппарат дешевой шлюхи, к тому же бракованный.

Все торжественно помолчали, потом Лиза порылась в холодильнике, нашла там йогурт, морщась, выпила его и откашлялась.

— Не знаю, могу ли я ответить за такое авторитетное лицо… — начала она.

— Не можешь. Мэгги!

— Я расслышала в ее словах много верного…

— В сторону! Много верного и у Господа, и у черта, и у кесаря. Скажи, Мэгги, услышала ли ты голос Господа в этом сипении? Да или нет, долой красноречие.

— Да, — сказала Мэгги после минутной паузы.

Услышав это, Лиза заалелась от удовольствия и полезла в холодильник искать второй йогурт. Гэри сел за стол и начал угрюмо барабанить по нему пальцами. Прислушавшись, Мэгги различила в стрекоте пальцев одну из мелодий «Статус Кво».

— Отлично, Гэри, — прервала она молчание, — мне не терпится узнать, что было дальше. Я думаю, Лиза доказала свое право также это услышать. Мы внимательно тебя слушаем.

— Я только сварю кофе, — отозвалась Лиза.

Гэри добарабанил, глядя в бесконечность сквозь трещину на потолке, и продолжал:

Глава 24. Новое искушение Гэри Честерфилда

— Ослепительная молния мелькнула в моем сознании, когда…

— Секунду! — прервала его Лиза от плиты. — Могу я вкратце услышать, что было раньше?

Гэри затруднился, но Мэгги его выручила.

— Гэри рассказывал историю своей жизни.

— О'кей.

— Так вот. Ослепительная молния мелькнула в моем сознании, когда я увидел, как моя жена Лиззи (он осекся, глядя на Лизу, — та жестами показала, что не виновата в этом совпадении)… как моя жена Лиззи принимает посылку из рук почтальона. В самом расположении их фигур я прочитал весь их возмутительный и омерзительный роман в самых сальных его подробностях.

— Это соотетствовало действительности? — деловым тоном спросила Лиза, разливая шипящий кофе по чашечкам.

— Что за вопрос?! Конечно, нет! В одну секунду я превратился в ревнивого неврастеника при клинически верной жене. Надо сказать, мне стало немножко легче, потому что нет ничего страшнее ожидания. А так я сообразил, что ревность и есть мое возмездие.

Я крался сквозь колючие кусты, чтобы чертиком вскочить перед окном ее лаборатории и заглянуть туда. Я живо представлял себе мерно вздымающуюся среди похотливых стонов огромную черномазую задницу. Или сладострастно остекленевшее лицо профессора за стеклянными же очками, тупо глядящее в окно сквозь меня, в то время, как Лиззи… Я мог бы написать учебник по классификации извращений. Я никогда не подозревал, что в моем мозгу столько места. А видел только, как Лиззи задумчиво мыла пробирки, но мое больное сознание мгновенно напоминало мне, после чего она их мыла, перед чем и как. Сами пробирки мне казались фаллическими единицами, а движения рук Лиззи… Я отступал обратно в кусты, в душную тьму ночного города и моих собственных мозговых миазмов.