Великая Церковь в пленении

Попытка превратить Православную Церковь исключительно в Церковь греческую была одним из результатов политики фанариотов. Это привело также к упадку духовных ценностей, подчеркиванию значения греческой культуры и попытке превратить Церковь в движущую силу национальных чувств, искренних и демократических до определенного момента, но мало относящихся к духовной жизни. В то же самое время это ставило патриархат перед нравственной проблемой. Церковь вовлекалась в политику, и политику разрушительную. Разве в обязанности Церкви не входило отдавать кесарю кесарево? Разве патриарх мог на законных началах отвергнуть соглашение, заключенное султаном и своим великим предшественником Геннадием Схоларием? Мог ли он нарушить клятву, которую давал султану при утверждении своего избрания? На более практическом уровне, разве он имел право быть на стороне планов, которые в случае провала подвергнут его паству жестоким репрессиям? Более здравомыслящие иерархи не могли так легко поддерживать революционный национализм. Хотя если они не принимали участие в движении из желания почестей, осторожности или духовной отрешенности, то на них смотрели как на предателей эллинизма. Церковь в таком случае потеряла бы свое влияние на самую жизнеспособную и прогрессивную часть своей общины. Возрождение Греции должно было привести к виселице на воротах патриархата и на ней телу патриарха.

Глава 11. Церковь и греческий народ

Фанариоты со своими политическими и интеллектуальными притязаниями представляли угрозу для того, что до тех пор составляло главную ценность Православной Церкви. Если в восточном православии не было Реформации, или даже столь сильного еретического движения, как катары на средневековом Западе, то это произошло исключительно по той лишь причине, что Церковь никогда не теряла связи с народом. То правило, что деревенский священник избирался из числа жителей деревни и отличался от них только тем, что получил образование и подготовку для совершения Таинств, означало, что никогда не существовало серьезного расхождения между ним и его паствой. Он никогда не мог быть посторонним человеком. Он не мог стремиться к более высокому месту в иерархии; у него не было причин стремиться проникнуть во двор епископа. На своем невысоком уровне он был доволен своим жребием. Если он чувствовал необходимость в духовном руководстве, то мог обратиться в близлежащий монастырь. Прихожане уважали его, потому что он имел право совершать церковные службы. Но его материальное положение было немногим лучше, чем положение его прихожан, и потому никто не негодовал на него. Приход был единым целым, его сила основывалась на общем чтении Евангелия и совершении Евхаристии; после турецкого завоевания единство стало еще более осмысленным из‑за наличия иноверного хозяина. Такие христианские деревни самой простотой своего христианства могли объединиться против местного турецкого помещика или аги, или султанских посланников из далекого Стамбула.

В этой простоте всегда присутствовала опасность, что религиозные обряды в деревне могли стать просто магическими действиями, смешавшись с суевериями, унаследованными с языческих времен. Поскольку религиозность деревни должна была означать нечто большее, чем просто магия, и должна была сохраняться на подлинно духовном уровне, то она нуждалась в опеке. Счастьем для деревни было, если по соседству с ней стоял монастырь, который являлся центром активной духовной жизни. Но даже монастырям требовалась помощь для того, чтобы сохранялся их уровень. Местный епископ должен был поддерживать связь с приходами и монастырями епархии, и сам он должен был быть достойным. В задачи митрополита входило надзирать за епископом; его достоинство зависело от собора церковной иерархии, патриаршего синода. Местный приход или монастырь мог быть самодостаточен, т. е. способен выжить, даже если его связь с высшей властью прерывалась; но если высшие власти не принимали постоянное участие в его благосостоянии, то он приходил в упадок.[610]

Эта заинтересованность с течением времени уменьшалась. В обязанности сельского священника никогда не входило быть ученым, но в нравственном отношении предполагалось, что он будет примером для своей паствы. Иностранные путешественники в XVII в. отмечают невежество священников и монахов, а в конце XVIII в. те, кто посещали греческие земли, все чаще сообщали о жадности и вымогательствах, которыми характеризовались не только священники и монахи, но даже епископы. Например, Уильям Тэрнер сообщает о епископе Коса, который в его присутствии отказался послать священника к умирающей женщине, потому что она не могла заплатить требуемую сумму. Многим грекам стало казаться, что вся церковная организация сгнила до основания.[611]