Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

Наделавший переполоху в Гродненском госпитале самозванец — «великий князь» — оказался пьяным офицером, к[ото]рый подлежал бы теперь отдаче под суд за оскорбление врачей при исполнении ими своих служебных обязанностей, но ввиду того, что он — офицер, да еще с Георгиевским оружием, врачи же по идеологии военной касты суть не более — не менее, как говно собачье, то сего витязя стараются всячески избавить от ответственности и дело замять. Преобидное положение военных врачей, на к[ото]рых витязи готовы всегда собак вешать, к[ото]рые во всяком посетителе их учреждений с офицерскими погонами склонны видеть лишь карателя и не избалованы лаской…

Опросил я сегодня нескольких наших раненых солдатиков, к[ото]рым удалось уйти из плена; кормили их плохо; обращение было не из нежных (слова солдатика: «они такие нервные, что толкали нас…»), нек[ото]рых били по мордасам; своих раненых клали в более безопасные и уютные места, чем наших; весьма тяжело раненных — добивали; при поспешном отступлении одну из халуп с ранеными будто бы подожгли. […]

26 февраля. […] Второй день как в штабе гостит великий князь Андрей Владимирович.

Из Новокаменной[422] и Сопоцкина прибывает много раненых. После обеда съездил в Сопоцкин, застал поспешно свертывающимся Саратовский лазарет Красного Креста и настроение у всех нервно-возбужденное] — готовое вот-вот перейти в панику. По краснокрестским информациям наши войска в беспорядке отступают; ч[то]б[ы] отрезать им отступление, немцы поперек дорог накладывают бревна и засеки. Возвратился в Гродно почти в полночь, а потому не мог немедленно же проверить в штабе правдивость столь неприятных для нас слухов.

Совершенно случайно в разговоре с дивизионным врачом 27-й пех[отной] див[изии] Беккаревичем узнал от него об Адариди[423], бывшем его начальнике дивизии, что последний за постыдное бегство от своей дивизии во время боев под Маклавкой 25 октября был отрешен от должности и подлежал преданию суду. Прогностика моя и относительно этого «храброго» генерала блистательно оправдалась; готов поклясться всем святым, что сей «витязь» и в японскую кампанию, будучи тогда еще командиром полка, под предлогом контузии так же постыдно бежал с поля брани, как и теперь… Лицом к лицу я теперь созерцаю грубую правду жизни…

27 февраля. […] Меня очень тронуло отношение ко мне д-ра Шадрина, к[ото]рый вчера чуть не плакал, беспокоясь за меня, что я так долго не возвращался из Сопоцкина, откуда поспешно эвакуировались краснокрестские учреждения ввиду нашего отступления. Красный же Крест у нас является отличным барометром, своими передвижениями верно (с нек[ото]рым иногда преувеличением) заблаговременно показывающий погоду нашего положения. Отход наш на Сопоцкин вызван был неожиданно вылезшим из Августовских лесов целым немецким корпусом, грозившим нас окружить. […]

28 февраля. […] Поднесли мне по своей инициативе свою фотографическую] группу нижние чины команды санитар[ного] отдела с надписью: «Любимому начальнику…» Тронут! […]

Настроение наших штабных шантеклеров неугнетенное, пока немцы не устроят нам еще новой взбучки[424]… […]

Заведующий экономическим отделением Гвардейск[ого] общ[еств]а полковник Муромцев[425] уже ходит с «Владимиром» на шее! Молодой еще человек, и как бы он был теперь нужен в строю — пользовался всегда особенным вниманием будбергов, сиверсов и прочей влиятельной сволочи. А приедет с войны — будет рассказывать, как над ним рвались гранаты и к[а]к он проявлял свою храбрость!.. […]

МАРТ

1 марта. […] Великий князь Андрей Владимирович] продолжает жить при штабе. Оказывается, ему поручено свыше производство расследования всей истории катастрофы с нашей армией. Но подходящий ли он для этой цели субъект?! Хотелось бы и мне так многое поведать относительно действий Сиверса и Будберга, но кому? Будут только разговоры на разных языках… Припомнилось мне, что накануне еще нашего внезапного отступления Сиверсом, Будбергом уделялось уж слишком много ненавистнического и непросвещенного внимания санитарной части, сделано было распоряжение, ч[то]б[ы] один из лазаретов 64-й дивизии в Видминене[426], помещение к[ото]рош я признавал вполне приличным, непременно перешел бы в другое здание и оборудовал бы его так, как полагается быть на мирное время лечебному заведению.

Зашел ко мне Никитин[427], дивизионный врач 1-й кавалерийск[ой] дивизии — протеже великой княгини Елизаветы Федоровны[428], ко мне относящийся с особенным решпектом; порассказал мне о нескольких несомненных случаях «самострелов» среди офицерства. […]