Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг.

В 10 часов появился генерал Рузский и сейчас же был принят государем. Сильно волнуясь, но стараясь казаться спокойным, генерал доложил, что говорил с Родзянко и «стиснув зубы», как рассказывал позже, положил перед его величеством ленту разговора, наклеенную на нескольких листах. Ленту жуткую своей грубой откровенностью. Государь медленно, внимательно прочел все листы. Затем встал и подошел в раздумье к окну. Встал и Рузский. Постояв с минуту, государь вернулся к столу, сел и предложил генералу занять стул. Государь стал спокойно говорить об отречении.

Он говорил, что рожден для несчастья, что приносит несчастье России, что уже вчера понял, что манифест о даровании ответственного министерства не поможет.

— Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов, — сказал государь, — но я опасаюсь, что народ этого не поймет. Мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования. Меня обвинят казаки, что я бросил фронт…

Государь стал расспрашивать подробности разговора с Родзянко. Стал как бы вслух обдумывать решение. Рузский высказал предположение, что, может быть, манифест и поможет. Предлагал подождать мнения Алексеева, но предупредил, какой разговор вел Лукомский. В это время Рузскому подали циркулярную телеграмму Алексеева № 1872, Рузский прочел ее вслух.

— Что же вы думаете, Николай Владимирович? — спросил государь.

— Вопрос так важен и так ужасен, что я прошу разрешения вашего величества обдумать эту депешу раньше, чем отвечать. Депеша циркулярная. Посмотрим, что скажут главнокомандующие остальными фронтами. Тогда выяснится вся обстановка, — так ответил Рузский.

Государь встал, пристально и грустно взглянул на Рузского и сказал:

— Да и мне надо подумать.

Подав затем руку, государь просил Рузского зайти после завтрака. Рузский просил разрешения не быть на высочайшем завтраке ввиду срочных дел и явиться на доклад с генералами Даниловым и Савичем. Государь разрешил и просил подождать на платформе Воейкова. Воейкову же повелел поговорить с Рузским. Рузский и Воейков стали ходить по платформе. Рузский рассказал об образовании в Петрограде Временного правительства, об аресте прежних министров и предупредил, что телеграмму его величества об ответственном министерстве он, по изменившимся обстоятельствам, не отправил Родзянко. Сказал, что сейчас единственный выход из положения — это отречение, что это мнение всех главнокомандующих. Затем генералы расстались. Рузский поехал в штаб, Воейков пошел к государю.

«Когда я вернулся к его величеству, — писал позже Воейков, — меня поразило изменение, происшедшее за такой короткий период времени в выражении его лица. Казалось, что он после громадных переживаний отдался течению и покорился своей тяжелой судьбе».

Воейков доложил о разговоре, и только.

Перед завтраком государь гулял по платформе. Завтрак прошел обычно. Приглашенных не было. Свита уже узнала о разговоре Рузского с Родзянко и об отозвании генерала Иванова. Настроение было подавленное. Недружелюбие к Рузскому увеличилось. Теперь уже не только адмирал Нилов, но и многие другие смотрели на генерала как на врага государя. После завтрака адмирал Нилов громко заявлял у себя в купе, что Рузского надо арестовать и расстрелять. Что Ставка предала государя. Позже передавали, что будто бы Нилов ходил к государю и просил разрешения арестовать Рузского, но будто бы государь ласково успокоил адмирала и просил не волноваться. Говорили, что после этого адмирал замкнулся у себя в купе и ни на что более не реагировал.

Адмирал Нилов так же прямо и честно смотрел на совершающееся, как и адмирал Русин.

Между тем в штабе было получено сообщение из Ставки «о прибытии Конвоя его величества в полном составе в Государственную думу с разрешения своих офицеров и о просьбе депутатов Конвоя арестовать тех офицеров, которые отказались принять участие в восстании; о желании государыни императрицы переговорить с председателем Исполнительного комитета Государственной думы и, наконец, о желании великого князя Кирилла Владимировича прибыть лично в Государственную думу, чтобы вступить в переговоры с Исполнительным комитетом».

Генерал Клембовский передавал это лично и прибавил:

— В Москве по всему городу происходят митинги, но стрельбы нет. Генералу Мрозовскому предложено подчиниться Временному правительству. В Петрограде арестованы Штюрмер, Добровольский, Беляев, Войновский-Кригер, Горемыкин, Дубровин, два помощника градоначальника, Климович. Исполнительный комитет Государственной думы обратился с воззванием к населению возить хлеб и все продукты на станции железных дорог для [снабжения] продовольствием армии и крупных городов. Петроград разделен на районы, в которые назначены районные комиссары. Представители армии и флота признали власть Исполнительного комитета Государственной думы впредь до образования постоянного правительства.

Все это Клембовский просил доложить Рузскому для доклада его величеству.

Сведения о великом князе и Конвое его величества произвели в штабе большую сенсацию.