Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

…Мы просидели за этим столом с 8 часов 30 минут утра до 2 часов 30 минут пополудни… Обед был, очевидно, импровизированным и неожиданным… Мы отведывали всего понемногу… Молотов принял свой самый приветливый вид, а Сталин, чтобы еще лучше улучшить атмосферу, подшучивал над ним». Когда речь зашла «о конвоях судов, направляемых в Россию», пишет Черчилль, Сталин «сделал грубое замечание о почти полном уничтожении арктического конвоя в июне… В то время мне не были известны многие подробности…».

«Грубость» сталинского замечания Черчилль усмотрел в том, что тот высказал удивление той поспешностью, с которой английские военные корабли «разбежались» только при одном слухе о появлении в море немецкого линкора «Тирпиц», бросив конвоируемые безоружные транспортные суда на растерзание немцам. «Г-н Сталин спрашивает, – сказал Павлов несколько нерешительно, – разве у английского флота нет чувства гордости?» «Я ответил: «Вы должны верить мне, что то, что было сделано, было правильно»…»

Конечно, Сталин не случайно допустил такую оговорку. Он прекрасно понимал человеческую психологию и умышленно задел самолюбие английского премьер-министра. Он знал национальный патриотизм Черчилля и великодержавную гордость британцев королевским флотом. Подвергая сомнению смелость английских флотоводцев, он осознанно подогревал эмоциональную сторону отношения к войне, заранее отрезая для союзника возможность отказа от провода транспортных конвоев из-за неминуемых потерь.

Он как бы предупреждал, что помимо прочего такой оборот дела будет им рассматриваться как проявление трусости со стороны англичан. Сталин знал, что «самолюбие это рычаг, с помощью которого можно перевернуть земной шар»; и он не ошибся – Черчилль не забыл его прозрачного намека.

Когда в час ночи прибыл Кадоган с проектом коммюнике, застолье переросло в рабочее совещание по редактированию документа. «Мы приступили к работе, – пишет Черчилль, – чтобы подготовить окончательный вариант». На время Сталин покинул гостя, чтобы «выслушать доклады со всех участков фронта, которые к нему поступали с 2 часов ночи. Он возвратился через 20 минут, и к этому времени мы согласовали коммюнике. Наконец в 2 часа 30 минут ночи я сказал, что должен ехать».

Так начался личный контакт трех самых крупных политиков XX столетия; это были не простые отношения, в которых, конечно, каждый из лидеров великих держав стремился обеспечить прежде всего интересы собственного государства. И все-таки более теплые человеческие симпатии Сталин испытывал к Рузвельту, но до начала исторических встреч Большой тройки, его интерес к американскому президенту основывался лишь по впечатлениям от личной переписки.

Этот интерес оказался взаимным. Уже в апреле 1942 года президент Соединенных Штатов предложил Сталину «провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски». Правда, эта встреча не состоялась, и 19 августа Рузвельт высказал сожаление, что «не смог принять участие с Вами и г-ном Черчиллем в совещаниях, которые недавно проходили в Москве», а 2 декабря 1942 года американский президент предложил встречу Большой тройки.

Отметив, что «моим самым настоятельным доводом является сильное желание побеседовать с Вами…», Рузвельт предложил «организовать секретную встречу в Африке в каком-нибудь безопасном месте, удобном для нас троих… Какое-нибудь место можно, по-моему, найти в Южном Алжире или Хартуме, куда можно было закрыть доступ посетителям и представителям прессы… Время – примерно 15—20 января».

Сталин положительно воспринял «идею встречи руководителей правительств трех государств», но он отклонил это предложение из-за невозможности уехать из страны. В эти дни входило в кульминацию Сталинградское сражение, и 6 декабря 1942 года он писал Рузвельту: «Должен сказать, что время теперь такое горячее, что даже на один день мне нельзя отлучиться. Теперь как раз развертываются серьезные операции нашей зимней кампании, и в январе они не будут ослаблены. Более вероятно, будет наоборот». Не принял он и предложение президента провести, около 1 марта 1943 года, совещание Большой тройки в Северной Африке.

Его письмо было встречено с пониманием, но Рузвельт не оставлял идею конфиденциальной встречи. 5 мая 1943 года он предложил Сталину встретиться без Черчилля. Правда, президент долго не мог определить место такой встречи. «Хартум, – пишет он, – является британской территорией. Исландия мне не нравится, так как это связано как для Вас, так и для меня с довольно трудными перелетами, кроме того, было бы трудно в этом случае, говоря совершенно откровенно, не пригласить премьер-министра Черчилля. Поэтому я предлагаю, чтобы мы встретились на Вашей либо на моей стороне Берингова пролива… Меня сопровождали бы Гарри Гопкинс, переводчик и стенографист, и Вы, и я переговорили бы в весьма неофициальном порядке, и между нами состоялось бы то, что мы называем «встречей умов». Я не думаю, чтобы потребовались какие бы то ни было официальные соглашения или декларации».