Уже «перед самым выездом, – пишет Рокоссовский, – мне вручили телеграмму с распоряжением Верховного: в случае необходимости немедленно вступить в командование 1-м Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний. Должен сознаться, что это распоряжение меня смутило. Почему разбор событий на 1-м Украинском фронте поручается мне? Но раздумывать было некогда. Важно сейчас как можно быстрее ознакомиться с обстановкой и принять решение…».
Опыт подсказывал Сталину, что Хрущев может вовлечь командующего фронтом в очередную авантюру, и, чтобы не допустить критического положения, он не намеревался считаться с самолюбием генерала. Прибыв в штаб Ватутина, Рокоссовский быстро разобрался в ситуации.
Проявляя деликатность, Рокоссовский пишет: «Сообща наметили, как выправить положение. Свои выводы об обстановке, о мероприятиях, которые уже начали проводиться войсками 1-го Украинского фронта, и о том, что Ватутин как командующий фронтом находится на месте и руководит войсками уверенно, я по ВЧ доложил Верховному главнокомандующему и попросил разрешения вернуться к себе. Сталин приказал донести обо всем шифровкой. А на следующее утро мне уже вручили депешу из Ставки с разрешением вернуться к себе на Белорусский фронт».
Положение действительно исправилось. Передовыми частями усиленные контратаки противника были отражены, а вторые эшелоны советских войск смели силы Манштейна. 28 января войска 1-го и 2-го Украинских фронтов соединились в районе Звенигородки.
Решительный перелом, которого Сталин настойчиво добивался, произошел после Курска, и теперь его победы казались естественными. В окруженной корсунь-шевченковской группировке оказалось 10 дивизий и одна бригада – 80 тыс. солдат и офицеров противника.
Гитлер послал командовавшему окруженными войсками генералу Штеммерману телеграмму: «Можете положиться на меня, как на каменную стену. Вы будете освобождены из котла». Однако он не выполнил своего обещания. Направлявшиеся к окруженным транспортные самолеты Ю-52 легко сбивались советскими истребителями, а с большим трудом собранные немцами танковые дивизии – по четыре от 8-й полевой и 1-й танковой армий – неожиданно натолкнулись на серьезные трудности.
Наносившая удар с юга 1-я танковая армия Хубе смогла пойти в наступление только 4 февраля. Атаки немецких сил по прорыву кольца окружения оказались слабыми и разрозненными; 2-я танковая армия С.И. Богданова отбросила контратакующие силы противника. Советская бомбардировочная авиация непрерывно совершала налеты, и окруженная группировка потеряла последние аэродромы.
8 февраля 1944 года в 15.00 советские парламентеры через командира Стебловского боевого участка полковника Фукке вручили немецкому командованию ультиматум о капитуляции. Но немцы еще не хотели смириться с поражением; на следующий день, в 11.00, генерал Штеммерман сообщил об отклонении советского ультиматума [101] .
Прорвать окружение с внешней стороны, ударом с северо-запада, попыталась 11 февраля 8-я германская армия, а в ночь на 12-е, собрав свои части на узком участке, окруженная группировка начала движение навстречу своим танковым дивизиям изнутри котла – через Стеблов и Лысянку. Операция имела частичный успех. Сломав сопротивление 27-й армии 1-го Украинского фронта на участке Шендеровка – Новая Буда, немецкие части продвинулись как изнутри, так и на 10 километров с внешней стороны кольца. Теперь германские войска разделяла лишь полоса в 12 километров.
Конечно, Сталин был раздражен. В полночь он связался с Коневым. «Как вы там допустили прорыв? – без предисловия спросил он. – Мы на весь мир сказали, что в районе Корсунь-Шевченковского окружена группировка противника, а у вас она, оказывается, уходит к своим. Что вы знаете по обстановке на фронте у соседа?»
Чувствуя очевидное недовольство Верховного главнокомандующего, Конев заверил: «Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Окруженный противник не уйдет. Наш фронт принял меры. Для обеспечения стыка с 1-м Украинским фронтом и для того, чтобы загнать противника в котел, мною в район образовавшегося прорыва врага были выдвинуты войска 5-й гвардейской танковой армии и 5-й кавалерийский корпус. Задачу они выполняют успешно».
Сталин всегда ценил самостоятельное творчество и предприимчивость своих командиров. Он спросил, пишет Конев: «Это вы сделали по своей инициативе? Ведь это за разграничительной линией фронта». Я ответил: «Да, по своей, товарищ Сталин». Сталин сказал: «Это очень хорошо. Мы посоветуемся в Ставке, и я вам позвоню». Он вновь позвонил Коневу через десять минут и передал указание о подчинении ему всех войск, «действующих против окруженной группировки».
Недовольство Сталина понятно. Он не мог не учитывать внешнеполитический момент, о чем не особенно задумывались его генералы и маршалы. Однако возникшая угроза прорыва немцами окружения прежде всего была виной Жукова.