Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник)

Ясно, что легче было подвести под подозрение все инородческое население: евреев, немцев, поляков или другие народности, чем выдвигать против того или другого отдельного лица какое-либо конкретное обвинение, которое еще нужно было показать. На почве этой обстановки, создаваемой, к сожалению, каждой войной, возникало много печальных случаев и недоразумений.

С началом наших военных неудач, подозрительность, естественно, увеличилась и захватила все больший и больший круг людей. Некоторые на этой подозрительности строили свою служебную карьеру, и я сам знавал одного очень крупного начальника, который, в период отступления русских войск из Галичины и Польши, хвастался, говоря: «Всякого инородца, которого я встречаю с лицом, обращенным к противнику, я рассматриваю как предателя России!..»

Особенно прославился своею жестокостью к инородцам начальник штаба Северного фронта генерал [М. Д.] Бонч-Бруевич.[98] Когда мне пришлось занять этот же пост после него, то первые недели едва ли не половину времени мне потребовалось употребить для разбора всякого рода жалоб на его деятельность. Этот Бонч-Бруевич слыл за антиправого, а его брат был известным большевиком, игравшим в начале революции большую роль. Впоследствии и правый Бонч-Бруевич оказался на службе большевиков. Недаром про него ходил пророческий рассказ, что во время маневров его суетливый начальник, терявший быстро голову, кричал: «Скачите, Бонч – направо, Бруевич – налево!» Такой способ двойного охвата всего обширного диапазона политических партий генерал Бонч-Бруевич и провел полностью в своей дальнейшей служебной карьере, пользуясь позицией, занятой его братом большевиком.

Разумеется, Ставка должна была дать в вопросе об отношении к инородцам соответственную директиву, и обязанность эта лежала на начальнике штаба Верховного, в распоряжении которого имелась гражданская канцелярия для всех дел по части управления населением, проживавшим на территории военных действий. Но, к сожалению, здесь-то именно и проявился мало уравновешенный характер начальника штаба Верховного, человека мало опытного и не ведавшего, что неправильно, хотя и слегка только нажатая сверху кнопка отражается внизу всегда чрезвычайно болезненными явлениями. Несомненно, что он «горел» праведной ненавистью ко всякой возможности предательства и шпионажа. Но от этого «горения», вследствие его неуравновешенной системы управления, к сожалению, много страдали не только отдельные лица, но и целые группы населения.

Недоверие обуяло в этот период времени Русскую армию не только в отношении мирного населения. Оно распространяюсь также частично на офицерский состав. Печальный образец представляет собою, например, дело бывшего подполковника [С. Н.] Мясоедова,[99] преступление которого так и осталось не достаточно доказанным.

В дневнике одного из чинов штаба генерала Алексеева[100] имеется по поводу этого дела следующий абзац:

«[М. С.] Пустовойтенко[101] (ближайший сотрудник генерала [М. В.] Алексеева) говорит, что, когда он прибыл с Алексеевым на Северо-Западный фронт, в разведывательном отделении штаба уже служил и работал прапорщик Владимир Григорьевич Орлов,[102] призванный из следователей по особо важным делам округа Варшавской судебной палаты. Он тогда же потребовал у него доклад по делу шпиона Мясоедова и, якобы, оказалось, что во всем обширном деле не было ни одного документа, объективно доказывающего виновность повешенного. Все инкриминируемое Мясоедову было таково, что никоим образом не доказывало чего-нибудь неопровержимого…»

Подобные же суждения приходилось встречать в воспоминаниях и других лиц. Много доставалось начальникам с немецкими фамилиями, из которых некоторые, чувствуя себя давно русскими, спешили ходатайствовать, даже об изменении своих фамилий. Лиц немецкого происхождения обвиняли в том, что они сумели, опираясь на министра двора графа [В. Б.] Фредерикса,[103] (кстати, не немца по происхождению) образовать в армии и даже вокруг русского Престола, замкнутую цепь членов сочувствующих Германии. Дело дошло до того, что Верховному главнокомандующему Великому князю Николаю Николаевичу пришлось издать особо строгий приказ, имевший целью положить предел необоснованным обвинениям, которые вносили лишь смуту и разложение в армейскую среду.