Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Дни прерывались только доставкой тюремной баланды. К заключенному никто не приходил, и его не вызывали на допрос. С каждым часом его былая решимость улетучивалась. В голову лезли самые разные мысли: «Меня хотят сломать психологически. Или вовсе сгноить без суда. Может, еще отравят чем-нибудь. Хотя нет, им надо вздернуть меня как пособника нацистов. Чтобы мое имя было навеки опозорено и стало синонимом негодяя. Ну нет! Этого нельзя допустить. Надо бороться. Но как?! Может, все-таки стоит рассказать, что немцы действительно получили не подлинного Вермеера, и к Герингу попала фальшивка? Но признаться в таком публично — навсегда потерять деловую репутацию! К тому же придется возвращать музею кругленькую сумму. Хотя если выбора не будет, то уж лучше быть уличенным в обмане, чем обвиненным в коллаборационизме!..»

Действительность оправдала худшие ожидания художника. Когда его наконец-то доставили на допрос, он сразу понял — дела плохи: следовать не терял времени, и теперь у него на столе лежала толстенная папка, на которой крупными буквами было написано: «Х.А. ван Меегерен». Открыв ее и полистав документы, скорее для солидности, чем по необходимости, следователь вальяжно откинулся на спинку кресла и самодовольно процедил: «В принципе материалов достаточно для передачи дела в суд. Но для протокола я еще раз должен спросить вас, господин Меегерен, признаете ли вы свою вину?»

Обвиняемый закрыл глаза от страха, но, замотав головой, выдавил: «Нет, господин следователь!»

«Тем хуже для вас! Чистосердечное признание и раскаяние было бы учтено в суде. А так вы сами лишаете себя последней надежды на снисхождение. — Следователь закурил папиросу, намеренно пуская дым прямо в лицо заключенного. — У нас есть картина Вермеера, попавшая к немцам, есть показания сотрудников амстердамского музея о том, что именно вы в 1943 году настояли на ее передаче антикварной фирме, представлявшей интересы Геринга. Для обвинения этого достаточно!»

Следователь резко захлопнул папку, давая понять, что участь арестанта уже решена. И тогда Меегерен взорвался: «Остановитесь! Я хочу сделать заявление!»

Холсты для Вермеера

«Значит, все-таки хотите признаться?» — Следователь изобразил на своем жестком, обезображенном шрамом лице подобие улыбки.

«Да, хочу, но не в том, в чем вы стараетесь меня уличить! Скажите, что было бы со мной, если бы немцы вместо Вермеера получили работу, скажем, какого-нибудь современного автора?»

«В таком случае вас бы здесь попросту не было!»

«Ну так выпустите меня! „Христос и блудница“ — не старое полотно, а современная подделка!»

«Как бы не так! — Следователь потряс папкой. — Здесь у меня несколько экспертных заключений о подлинности этого произведения. Оно, несомненно, принадлежит кисти Вермеера».

«Даю стопроцентную гарантию — эксперты ошиблись!» — Художник уже почти перешел на крик, но это, казалось, не производило никакого впечатления на его оппонента.

«Так кто же, по-вашему, написал эту картину?» — с легкой издевкой поинтересовался он.

Меегерен глотнул побольше воздуха и выкрикнул: «Я!»

Следователь опешил.

«Поверьте мне, это правда! Я с молодых лет учился писать так, как старые мастера. И вот теперь даже специалисты не смогли отличить мою собственную работу от работы Вермеера!»

«Это полная чушь! Не знаю, может, вы и в состоянии сымитировать стиль художника. Но как подделать возраст холста? Согласно экспертизе, ему больше трехсот лет!»

«А я и не подделывал! Я рисовал на подлинном холсте XVII века. Это всегда сбивает с толку экспертов. И краски я готовил по старинному рецепту. Потом искусственно состарил картину путем термообработки. Она потемнела, в ней проявились характерные трещинки-кракелюры…»

«Господин Меегерен! — Следователь впервые за время допроса повысил голос. — Вы думаете, я такой наивный идиот, что вам поверю? Да и как в таком случае быть с другими картинами Вермеера, которые вы продали? Не будете же вы утверждать, что и они написаны вами?»

«Буду! — воскликнул художник. — Причем не только они, но и еще две картины, которые я сбыл частным коллекционерам как работы другого мастера XVII века — Питера де Хоха. И я могу все это доказать!»

«Доказать?!» — Лицо следователя налилось гневом.

Но Меегерен, теперь уже не боявшийся ничего — ведь главное было сказано! — заверещал каким-то тоненьким голоском, не давая себя перебить: «У меня дома сохранились счета из антикварных лавок! Там я покупал недорогие работы малоизвестных художников XVII века. Их я смывал, а сам рисовал на подлинных холстах. Но иногда писал прямо поверх! Если расчистить верхний красочный слой знаменитой „Тайной вечери“ моего Вермеера, вы увидите морской пейзаж Абрахама Хондиуса. Пошлите людей в Роттердам, господин следователь, „Вечеря“ там в коллекции ван Бойнингена с 1941 года. А ее раннюю версию можно отыскать в моей мастерской на вилле „Примавера“ на Лазурном Берегу Франции. Там я жил и работал с 1932 по 1940 год. Вот там, во Франции, я и написал своего первого Вермеера — „Христос с учениками в Эммаусе“ на евангельский сюжет!»