Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Свою первую картину — «Стычка с финляндскими контрабандистами» Василия Худякова — Третьяков купил в 1856 году, когда ему было 24 года. Правда, рассмотрев, понял: действия на холсте хоть и много, но оно не захватывает по-настоящему. Зато другое купленное полотно — «Искушение» никому не известного художника Николая Шильдера — поразило начинающего коллекционера. Глядя на него, Третьяков словно видел происходящее — вот вам мистическая сила картин, про которую говорили старые собиратели. На холсте старая сводня предлагала браслет молодой девушке. Та отказывалась, но долго ли она продержится — в нищете в сыром полуподвале? А у старухи и богатый клиент наготове. Велико искушение-то… Эта правдивая сценка так потрясла молодого Третьякова, что он не только выложил за картину приличную сумму, но и вставил странный пункт в свое завещание: 8 тысяч рублей серебром просил «употребить на выдачу в замужество бедных невест за добропорядочных людей». Вот как странно начиналась коллекция…

«Люта эта страсть и тягостна…»

Устало опустившись в любимое кресло в своем кабинете, Павел Михайлович еще раз просмотрел записи в конторской книге: действительно, недостача выходит. А как не вовремя! На днях получил письмо от Федора Васильева. Талантливейший пейзажист, молодой еще, и надо же — чахотка! Пришлось дать денег на поездку в Ялту — может, вылечится. И вот снова пишет: «Положение мое самое тяжелое, безвыходное: я один в чужом городе, без денег и больной!» Придется рубликов пятьсот отослать. Опять расходы.

Павел Михайлович поднялся из-за стола и растянулся на черном кожаном диване. Суматошная жизнь! Но что ни говорите, нет лучшего места на свете, чем его дом в тихом Лаврушинском переулке Замоскворечья. Здесь на всех стенах — картины. В кабинете — самая любимая — «Грачи прилетели» Саврасова. Смотришь: простая русская весна, а душа оттаивает, оживает…

И вдруг. Кто-то вскрикнул в доме. Еще и еще, словно захлебываясь. Павел Михайлович вскочил с дивана. Почему-то вспомнился писк голодного ребенка в мастерской, куда ходил утром. Третьяков кинулся наверх в детские комнаты. В неясном свете ночной лампы из коридора вылетела шестилетняя Верочка, старшая дочка, и бросилась к отцу: «Папа! Не отдавай меня!» Сбежались слуги. Жена, Вера Николаевна, пробилась сквозь их толпу и схватила Верочку на руки. Дочка зарыдала еще сильнее: «Они звали меня, мама! А я не хочу к ним! У них страшно!»

Третьяков взглянул туда, куда показывала девочка. Напротив двери в ее комнатку трепещущий свет лампы выхватывал из темноты огромную «Майскую ночь» кисти Крамского. Тяжелый лунный свет. Колдовское затягивающее озеро. Призрачные русалки, вышедшие на ночной берег.

«Зачем ты повесил эту жуткую „Ночь“ в детский коридор, Паша?» — Вера Николаевна, уложив Верочку, вошла в кабинет мужа. «А куда мне ее девать? Прислуга отказывается убираться в зале, где висят эти утопленницы! Вот я и взгромоздил картину на комод в верхнем коридоре, думал: там темновато, ее не видно, а потом я место найду. Да тут, как на грех, нянька на комод лампу поставила. Верочка дверь открыла, а там — русалки…» — «Намыкаемся мы, Паша, с твоими картинами! — Вера Николаевна нервно заходила по кабинету. — Я недавно мимо „Чаепития в Мытищах“ Перова прошла, так толстый поп с картины на меня столь презрительно глянул, будто я ему действительно чай пить мешаю!» — «Я и сам, Веруша, чувствую, — тихо сказал Третьяков, — картины своей жизнью живут. Недавно перенес два портрета на одну стену и сразу понял: не хотят они рядом висеть. Друг другу завидуют — ну чистые авантюристы! И точно — утром один портрет упал — видать, выжил его соперник!» — «Это они нас скоро выживут! — Вера Николаевна остановилась и с вызовом взглянула на мужа. — На улице жить станем — вот тебе и все авантюры с приключениями!» — «А разве плохо на свежем-то воздухе? — заулыбался Третьяков. — Щеки у нас будут — кровь с молоком. Прямо на улице чаи распивать станем».

Ну как с таким насмешником спорить?..