Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Жорж поднялся. Говорить Мадлен о том, что на служанку нет денег, без толку. Ей не растолкуешь, что его мимолетная слава растаяла как дым. За шесть лет парижане утеряли интерес к точке, ученики разбежались. И в самом деле, кто же выдержит столь напряженный труд? Ведь чтобы написать картину, пуантилисту требуется в десятки раз больше времени, чем если работать обычными мазками. Но что говорить об этом Мадлен — она никогда не интересовалась живописью. И как только они вообще смогли сойтись — такие разные люди? Мадлен всегда интересовала только она сама, а вернее, ее внешний вид. Она вечно измеряла объем груди, талии, бедер — главное, чтобы все совпадало с цифрами, напечатанными в модных журналах. По квартире валялись разбросанные корсеты и сантиметры всех цветов радуги. Хорошо, хоть, поняв, что она ждет ребенка, Мадлен перестала затягиваться в корсеты. Зато в ход пошла всевозможная косметика. Вот только вчера она набрала в долг груду духов. А чем отдавать?! Мотовка! Недаром, когда Сёра начал писать ее портрет, то, недолго думая, изобразил свою «Венеру Каллипигу» за туалетным столиком. Косметика — вот настоящая страсть этой «Пудрящейся женщины».

Сёра тяжело поднялся и медленно, как старик (а ведь через пару месяцев, 2 декабря нынешнего 1889 года, ему исполнится всего-то 30 лет!), проковылял на кухню. Поставил на огонь чайник и проворчал: «Не заводись!»

Вот и весь разговор.

«Каллипига» тут же протиснулась в узкую дверь и обиженно загудела: «Ничем тебя не проймешь! Другие хоть тарелку об пол швырнут или выругаются позабористее, а у тебя нет ни сердца, ни чувств. Впрочем, — Мадлен презрительно поджала пухлые накрашенные губы, — говорят, и твой папаша такой же ледяной бирюк. Живет по строгому расписанию. В понедельник молится, вторник отводит для супружеских обязанностей. А в остальные дни жена его и не видит. Ты, наверное, тоже мечтаешь сбежать, бросив меня с ребенком?»

Жорж ничего не ответил — ну как можно спорить с глупой женщиной? — и молча начал нарезать хлеб.

Он вдруг вспомнил, как ловко орудует вилкой, ложкой и даже ножом его отец. Конечно, для обычного человека это дело привычное. Но отец, судебный пристав Антуан Кризостом Сёра, живет с культей правой руки. Где он потерял большую часть руки, домашним не ведомо. Но зато все его четверо детей знали: пока папаша, приладив к культе вилку или ложку, с лихорадочным проворством ест, на него не следует пялиться. Жаль, не всем гостям это было известно. И тогда странное зрелище частенько приводило мужчин в ступор, а дам, и того хуже, в обморок. Понятно, что отец предпочитал жить в одиночку в загородном домике под Парижем. Но это не значит, что он бросил семью на произвол судьбы.

«Ну что ты молчишь, как старый сыч? — Мадлен надвигалась на Жоржа неотвратимо, как крейсер. — Я сижу тут одна, а ты приходишь и молчишь. Потом работаешь и молчишь. Знаешь, как тебя называют? Бездушной машиной, рисующей точками!»

Хлебный нож сорвался прямо на палец Сёра. «Кто называет?»

Мадлен мстительно хмыкнула: «Твои верные друзья — Аман-Жан и Эрнест Лоран!»

С обрезанного пальца потекла кровь. Художник смотрел на алые капли. Ровно десять лет назад он, Аман-Жан и Лоран, тогда совсем юные, но дерзко уверенные в своих талантах живописцы, в знак протеста против академической живописи ушли из Школы изящных искусств и сняли вскладчину собственную мастерскую — сарай на улице Арбалет. Первым делом взялись за благоустройство. Но, выросшие в обеспеченных семьях, они ничего толком не умели. Сначала Лоран при мытье пола занозил палец. За ним Аман-Жан, прибивая гвозди, заехал молотком по руке. Ну а потом сам Сёра, вычищая шпателем скамейку, порезался — да так глубоко, что чуть не задел вену. К тому же шпатель был в краске. Словом, на другой день рука не держала кисть как следует: на полотне выходили не широкие мазки, а одни точки. Не в этот ли день родилась его точечная манера живописи?

Неужели старые друзья теперь поливают его грязью? Впрочем, эка невидаль. Когда в 1883 году они вместе готовились к своей первой выставке в Салоне, Сёра решил написать большое полотно под впечатлением романа Ричардсона «Кларисса», который тогда был в моде, и сцену из жития Юлиана Отступника. Импульсивный Аман-Жан тогда просто вцепился в Сёра: «Откажись, я тоже хочу написать о „Клариссе“!» И тихоня Лоран взмолился: «Отдай мне сюжет о Юлиане! Ты ведь такой умный, Жорж, ты придумаешь себе еще что-нибудь!» Сёра тогда отказался от обоих сюжетов — что не сделаешь ради дружбы. И что бы вы думали? Оба приятеля получили награды в Салоне, а ему самому было сказано, чтобы в следующий раз он подбирал сюжеты поярче, как Аман-Жан или Лоран. А самое главное, что оба приятеля задрали носы выше ветра и долго еще ходили, не замечая неудачника Сёра.