Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Правда, он и сам ушел из их общей мастерской. Он вообще решил перейти из лона академического искусства в ряды художников-бунтарей — в Ассоциацию отклоненных художников. Те проводили свои собрания в кафе «Монтескье», много пили и спорили, стараясь перекричать друг друга. Жорж просто сидел рядом, слушал и, как всегда, молчал, попыхивая трубкой. Впрочем, выставка «бунтарей» проходила вполне легально в. пустых бараках, которые предоставило живописцам министерство изящных искусств. Сёра показал свою первую большую картину — «Купание в Аньере». На открытие выставки пришли известный критик Поль Алексис и лидер импрессионистов Клод Моне. Уж эти-то двое должны были разглядеть новую живопись. Но где там! Моне назвал выставку причудливым карнавалом мазил, а Алексис в газете «Кри дю пепль» написал, что купальщицы «совершенно ненатуральны».

Сёра читал и глазам не верил: какие купальщицы?! На полотне нет ни одной женщины — только мужчины! Дело прояснил сухощавый старичок-художник, которого все звали папаша Руссо, или просто Таможенник. Когда-то он служил в таможне и потому, наверное, многое знал. «Не печальтесь, юноша! — прошамкал он. — Алексис слеп как крот, но старается скрывать это. Иногда, правда, не удается…»

Сёра еще долго переживал: выходит, можно оскорбить художника, даже не взглянув на полотно! А еще можно, воспевая импрессионистов, ругать остальных всех подряд — и тоже не глядя.

Сколь мелок и узок творческий мир! Чтобы добиться успеха, надо примкнуть к уже поощряемому течению. Как говорит насмешливо-зубастый Эдгар Дега, «чтобы не наплевали на ваш талант, надо встать в стаю». Но Жорж Сёра не зубаст и не хочет в стаю…

Клод Моне. Автопортрет с беретом

Вот и Мадлен вечно пилит его: не сиди один, заведи друзей, принимай гостей. Но что бы ни говорила Мадлен, он не будет тратить драгоценное время на дурацкие застолья! «Машина для рисования точек» — пусть так! Но вы, господа хорошие, и точки-то красивой не умеете нарисовать. А из точки, как известно, начинается мир.

Уморительная мазня или картины для будущего?

Но в одном Мадлен права. Надо что-то предпринять для будущего ребенка. Сёра обдумал этот вопрос столь же тщательно, как любую свою картину. Сотни раз он убеждал себя, что обязан жениться на Мадлен Кноблох, и ни разу не отважился. Он пытался представить тихую кроткую мать, укачивающую младенца, но видел лишь грозную, сварливую Мадлен, которая вместо того, чтобы подумать о будущем ребенке, носится по магазинам и косметическим лавкам. И ведь еще из Мозеля может заявиться мамаша Мадлен, торгующая можжевеловой водкой.

Нет, к такому он не готов! В конце концов, если все верно обдумать, можно решить проблему по-другому. И вот уже Сёра сидит в приемной мэтра Роша, нотариуса, практикующего в районе площади Пигаль.

«Я хочу, чтобы в случае моей смерти все, чем я владею, перешло по наследству моему будущему ребенку». Мэтр Роша удивленно вскидывает кустистые брови: «Но невозможно оставить наследство несуществующему субъекту! На данный момент вам придется завещать все матери ребенка».

Сёра недовольно кусает губы: Мадлен же все промотает!

«А если я оставлю вас душеприказчиком и опекуном ребенка?»

Нотариус вздыхает: «Это, конечно, возможно. Но мне бы не хотелось. Ваша супруга затаскает меня по судам!» — «Не сможет, — ликует Сёра. — Мы не женаты!»

Мэтр Роша снова вздыхает, чешет нос и, наконец, соглашается.

Вечером Сёра объявляет Мадлен о своем визите к нотариусу. Он ожидает бурного скандала, но сожительница принимает известие спокойно: в конце концов, мужчины часто не только не желают узаконить отношения, но и не признают ребенка. Хорошо, хоть Жорж не из таких!

На радостях они даже открывают примирительную бутылочку. Сёра размякает: когда еще выпадет столь добрый и тихий вечерок?.. Да только тишина быстро кончается: влетает взволнованный Поль Синьяк. Он не похож на себя. Обычно тщательно одетый и причесанный, сейчас он в расстегнутом плаще и цилиндре набекрень.

«Вот! — Синьяк кидает на стол газету. — Почитай, что пишут эти отступники! Эдгар Дега называет пуантилизм мозаикой сумасшедшей обезьяны. А старик Писсарро? Он написал, что все наши искания — неразумная глупость. Что он рассмотрел в Лувре полотна старых мастеров и не нашел ни одного состоящего из точек. Будто он и раньше не знал, что пуантилизм — новейшее, только что изобретенное течение?!»

Сёра смотрел на бушевавшего Синьяка и думал: неужели в жизни нет никакой верности?.. Когда от Дега отвернулись все, а критика писала, что изображения его балерин — одни упитанные ляжки и грязные шиньоны, разве не пришел он к Сёра и Синьяку учиться пуантилизму? И тогда он считал этот метод живописи перспективным. А Писсарро? Его называли «импрессионистом-огородником, специалистом по капусте». Да он и сам понимал, что исписался. И в поисках новых идей пришел к пуантилизму. Что ж, как пришел, так и ушел. Но зачем же поливать грязью старых друзей?