Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

На втором году этой «братоубийственной» войны обозначилось некое новое важное обстоятельство.

Как? Разве обряд целования ножа меняет блатную душу? Или пресловутая «жульническая кровь» изменила свой химический состав в жилах уркагана оттого, что губы его прикоснулись к железному лезвию?

Вовсе не все целовавшие нож одобряли новые «сучьи» скрижали. Многие, очень многие в душе оставались приверженцами старых законов — ведь они сами осуждали «сук». Часть этих слабых духом блатарей попробовала при удобном случае вернуться в «закон». Но… воры «законные» грозили новообращённым «сукам» смертью а не хотели отличать их от кадровых «сук».

… Объявлен был третий воровской закон. На этот раз для разработки «идейной» платформы у блатных третьего закона не хватило теоретических сил. Они не руководились ничем, кроме злобы, и не выдвигали никаких лозунгов, кроме лозунга мести и кровавой вражды к «сукам» и к ворам — в равной мере. Они приступили к физическому уничтожению тех и других. В эту группу поначалу вошло так неожиданно много уркаганов, что начальству пришлось и для них выделить отдельный прииск. («Сучья война»)

Эту же точку зрения разделяют и некоторые другие исследователи. Однако несколько старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать в местах лишения свободы, уточнили, что ряды «беспределов» пополнялись не в последнюю очередь также уголовниками из так называемых «полуцветных», «полуцвета», то есть тех, кто крутился вокруг «воров в законе», но не был удостоен «коронования» в «честные воры». Эти люди по своим личностным качествам не способны были выбиться в лидеры и всё время подвизались на вторых ролях — их называли ещё «воровской пристяжью».

Многие из этих арестантов считали, что воровской мир несправедливо обходится с ними, не допуская к власти и не воздавая по заслугам. «Пристяжь» была убеждена, что так получается из-за нежелания «верхних» допустить лишние рты к воровской «кормушке».

С другой стороны, эти уголовники с ненавистью и презрением относились и к «сукам», предавшим старые «традиции» и снюхавшимся с «ментами». Воспользовавшись «резнёй», часть «полуцветных» начала борьбу за власть в воровском мире и своё место под солнцем.

Была даже подведена «идейная» платформа: мол, немало в верхах старого воровского мира оказалось «гнилых», слабых духом людей. Всё потому, что воровские «кадры» подбирались часто не по «деловым» и «моральным» качествам, а по блату, по принципу личной преданности. И многие из действительно достойных «босяков», «бродяг» оказались «за бортом», зачастую унижались и использовались в качестве «шестёрок», «пехоты». А когда пришла пора испытаний, проявилась вся гниль этих «цветных», которые не в состоянии даже постоять за «воровскую идею».

Определённая доля истины в этих словах, конечно, была. Немало «честняков» дрогнуло перед «сучьими» «пиковинами» и «трюмиловками». Однако многие предпочитали умереть, но не предавать «закон».

Итак, к «масти» «беспредельщиков» примыкали, с одной стороны, «ссучившиеся» под страхом смерти воры, решившие восстановить свою «честь», с другой — «полуцветные», которые стремились создать новый, «истинный» «закон» — «закон» сильных духом уголовников, не признающих никого и ничего, кроме своих прихотей и желаний.

Собственно, «беспределом» называли преимущественно первых, действительно не знавших предела в выплесках своей агрессии, направленной на всех арестантов — в том числе и на «фраеров», и на «политиков», и на «мужиков». Эти люди ненавидели всех, в том числе и лагерное начальство. Они образовали, так сказать, «потерянное воровское поколение». Их унизили, и теперь они пытались всячески самоутвердиться, унижая всех остальных.