Амнистия коснулась в основном мелких уголовников. Освобождались «подчистую» все «сидельцы» со сроками до пяти лет (по «политическим» статьям меньше «червонца» не давали). Наполовину сокращались сроки также тем, у кого наказание превышало пять лет; это, впрочем, тоже не распространялось на «политических» — и на опасных рецидивистов. В результате из лагерей на волю ушли сотни тысяч мелких и среднего полёта уголовников, остались же преимущественно опасные рецидивисты, «политики», «мужики» и «военщина» (фронтовики и военнопленные тоже числились «политическими» — чаще всего «изменниками родине»).
Среди самих уголовников амнистию чаще называли не «бериёвской», а «ворошиловской», поскольку именно Климентий Ефремович Ворошилов подписал этот акт в качестве Председателя Верховного Совета СССР. Для «уркаганов» Клим стал «народным героем». О нём тут же сложили песню:
На поездах и эшелонах, которые везли амнистированных из далёких лагерей домой, висели плакаты: «СПАСИБО, КЛИМ!»
Правда, те кто остался в лагерях, Клима не благодарили. Более того: доселе безропотный и серый, «мужицко-фраерский» мир вскипел от негодования. Рядовые зэки зачастую просто зверели от такой явной несправедливости!
В первую очередь встали на дыбы, конечно, спецлаги — власти имели неосторожность изолировать в 1948 году «политиков» в особые «зоны», чтобы они не действовали «разлагающе» на остальной контингент. В результате были созданы своего рода пороховые бочки, которым до поры до времени не хватало детонатора. Смерть Сталина и «бериёвско»-«ворошиловская» амнистия как раз такими детонаторами и послужили. Поднимаются Воркута, Норильск, Тайшет, Казахстан (Экибастуз и Джезказган)… Несмотря на тысячи километров, разделяющих лагеря, требования выдвигаются фактически одни и те же: сокращение рабочего дня, снятие номеров с одежды, улучшение питания, отмена ограничений на переписку, восстановление зачётов рабочих дней и пр. Но одно из главных требований — распространение на «политиков» амнистии от 27 марта.
Как мы уже рассказывали (очерк «Когда звереют «автоматчики», глава «Вставай, страна Зэкландия»), в большинстве случаев уголовники смыкаются с общей массой («воры» и их приспешники тоже были заинтересованы в выполнении перечисленных пунктов). Власти жестоко подавляют восстания, но всё же через некоторое время вынуждены пойти на ряд уступок.
Волна недовольства, однако, прокатилась не только по спецлагам, но и по остальным лагерям. Однако здесь уже основная сила удара была направлена не столько на начальство, сколько на «законников» и близких к ним «уркаганов». Лев Разгон в своих мемуарах вспоминает:
Отчего же так? Ведь вроде бы «сучьи войны» постепенно начали вырабатывать в воровском мире иное отношение к «мужику» — как к союзнику; «честные воры» старались искать у основной массы арестантов поддержки в борьбе против «сук»… И вдруг — такая «неблагодарность»!
Ну что же, разберёмся подробнее. Пик так называемых «мужицких войн» приходится на середину — конец 50-х годов. К этому времени существенно изменилось и соотношение сил в местах лишения свободы, и психология «сидельцев». Вот лишь несколько наиболее явных перемен:
— вспыхнувшие в 1947 году «сучьи войны» показали, что «шпанский мир» далеко не един и монолитен. За шесть лет ожесточённой резни воровское сообщество оказалось значительно ослаблено;
— приток в ГУЛАГ бывших фронтовиков, военнопленных из числа бойцов Советской Армии, повстанцев-националистов (Западная Украина, Прибалтика) и их зачастую успешное противостояние «воровскому братству» стали понемногу изменять психологию прежде безропотных «мужиков» и «фраеров». Появилась «масть» «ломом подпоясанных» — арестантов, не желавших терпеть власть «блатарей»;
— в результате «бериёвской» амнистии из лагерей схлынул поток уголовников, причём при освобождении преимущество отдавалось «блядской масти», то есть «сукам» — уголовникам, которые в «зонах» резали «воров» и служили поддержкой начальству лагерей;