Великие Борджиа. Гении зла

Нечего и говорить, что за предложение Чезаре ухватился просто с восторгом, так что план нападения на Флоренцию вырабатывался при самом горячем его участии. Герцог Валентино потерял свои владения, но у него оставались связи в Романье, у него были еще и некоторые средства, и он мог оказаться очень полезен.

Скажем, крепость в Форли, которую он когда-то отнял у Катерины Сфорца, все еще удерживалась назначенным им комендантом. Положим, тот не хотел сдавать замок не из верности Чезаре. Комендант просто настаивал на том, чтобы за сдачу крепости ему было уплачено, а деньги все не поступали. Но заплатить ему можно было и из испанской казны, обладание ценной крепостью было бы важным козырем, и Чезаре Борджиа вполне мог бы помочь дону Гонсальво этот козырь заполучить. У него к тому же были и обширные связи и в Пизе, восставшей против Флоренции, и в Сиене, и в Лукке – и Чезаре целые дни проводил в штаб-квартире испанских войск в Неаполе, и ему даже назначили специального адъютанта, дона Педро Наварро, которого на сегодняшний лад, наверное, следовало бы называть «офицером связи». Вечером 26 мая 1504 года, когда все уже было готово к началу похода, Чезаре зашел в замок Кастель Нуово, чтобы попрощаться с доном Гонсальво, ибо невозможно же было уехать без того, чтобы нанести прощальный визит своему командующему? Первым, кого он встретил, был его адъютант дон Педро, обратившийся к нему по-испански с изысканно учтивыми словами:

«Я здесь, монсеньор, для того, чтобы составить вам компанию – и мне велено оставаться при вас и бодрствовать всю ночь»

Это была вежливая формула ареста.

II

Вообще говоря, здесь начинаются непонятные вещи. Испанский посол при Святом Престоле дон Диего де Мендоза хлопотал об освобождении Чезаре Борджиа уже с начала января. Освободили же его в самом конце апреля – вроде бы было время подумать, хотят испанские власти видеть Чезаре Борджиа на свободе – или нет, не хотят? Однако, по-видимому, все-таки хотели, и даже более того – ему был предоставлен так называемый «пасс», или письменное разрешение, для путешествия в Неаполь, и за ним посылали галеру, и вообще принимали как гостя. А потом вдруг арестовали, да еще и поместили в тюрьму повышенной надежности, в высокой башне, и под самой крышей. Тюрьма носила неофициальное название «Жаровни» и, по-видимому, не зря – даже в начале лета на юге Италии довольно жарко, а уж в запертом и непроветриваемом помещении под отделанной свинцом кровлей можно было действительно изжариться…

Формальным основанием для ареста была жалоба папы римского Юлия II, на то, что крепость Форли все еще не сдается папским войскам, а держит знамя Чезаре Борджиа. Но тот уже передал все нужные пароли и освободил коменданта замка от присяги и даже предлагал сам уплатить ему за оставление крепости в полном порядке – настолько он стремился покончить с этим делом. Чезаре, конечно, мог и пересмотреть свои намерения, но ведь в этом случае замок Форли был бы занят испанскими войсками – зачем же испанцам его арестовывать?

Но дон Гонсальво получил приказ об аресте Чезаре, написанный совершенно недвусмысленно. А испанским послам была отправлена инструкция, где, в частности, говорилось следующее:

«Мы рассматриваем факт прибытия герцога [Чезаре Борджиа, герцога Валентино] в Неаполь с глубоким неудовольствием, и не только по политическим причинам. Как вы знаете, мы смотрим на этого человека с ужасом из-за тяжести преступлений, им совершенных, и мы не желаем, чтобы его рассматривали как находящегося на нашей службе, как бы ни был он богат крепостями, солдатами и деньгами».

В отличие от итальянских кондотьеров у испанских полководцев чувство долга и повиновения суверену было развито очень сильно – иначе они высоких постов не достигали. А за поведением вице-королей всегда присматривал специальный местный совет, имевший право независимого доклада их католическим величествам.

Деваться дону Гонсальво было некуда – он выполнил приказ, но тем самым нарушил слово чести, ибо Чезаре была обещана неприкосновенность. И дон Гонсальво де Кордоба, когда-то укорявший семейство Борджиа за то, что они ставят почести выше чести, и сам поступил подобным образом. И хотя сделал он это не по доброй воле, а по приказу, но чувствовал себя вице-король Неаполя все равно совершенно отвратительно. Во всяком случае, он не наказал одного из своих офицеров, который заявил, что «их католические величества нарушили слово чести, данное от их имени» и что он готов драться на поединке со всяким, кто это его заявление оспорит.