Так на закате Французского Ренессанса появилось произведение, страстно протестовавшее против тирании инквизиции, беззакония властей и той бесчеловечности, которая воцарилась во Франции в годы религиозных войн. Сила д'Обинье в том, что он защищал не только гугенотов, но и попранную человечность, не укладывавшуюся в узкие конфессиональные рамки. В этом он прямой наследник великих гуманистов эпохи Возрождения. Но гуманизм д'Обинье пропитан горькой скорбью. К тому же д'Обинье не был прекраснодушным мечтателем, искавшим спасения на блаженных островах поэтического вымысла. Он был активным участником трагических событий. Его поэзия врывалась в жизнь. Такая поэзия не могла быть галантной и изящной. Поневоле она была мужественной и суровой. А тем, кто укорял его за это, д'Обинье отвечал:
Но именно д’Обинье заложит традицию так называемого протестантского эпоса. Это он в своих «Трагических поэмах» поднимет тему восстания ангелов, тему, которая инициирует возможность пересмотра договора между человеком и Богом. Этот договор, благодаря поднятой теме восстания ангелов, поменяет одного из своих субъектов, и вместо Бога там появится лик восставшего ангела. Так д’Обинье словно предвкушал рождение доктора Фауста, образа, уходящего в самую глубь протестантского мышления.
(Данный материал подготовлен с использованием лекций Б. И. Пуришева.)
Крепостное право и «Муму» И. С. Тургенева
Повесть «Муму» (1852) за время своего бытия в общественном сознании России постепенно как бы понижалась по возрастной шкале читательских поколений. Написанная явно для взрослых, для тех русских читателей поры цензурного лихолетья при Николае I, кто умел читать и, читая, понимать «между строк» и улавливать смысл философских проблем, заложенных во внешне бесхитростных сценах и коллизиях, повесть великого художника в своем читательском восприятии претерпевала двоякое изменение.
С одной стороны, она прочно связывалась с крепостнической эпохой. В повести все более отчетливо обозначалось, каким социальным злом было крепостничество, и эта часть как бы заслоняла ту философскую проблематику, которая таилась в «подтексте», на втором плане изображения содержания, то, что обычно у Тургенева как бы обволакивалось лирической грустью, входило в ряды исторических ассоциаций и рассуждений, придавая тем самым его образам обобщающее значение, выводя за рамки данного периода и вовлекая в ряд образов всемирно-исторического, всечеловеческого значения.
Это явление мы замечаем с особой силой в наше время. Образы Рудина, Базарова, Елены Стаховой не могут теперь трактоваться только как принадлежащие давно ушедшей эпохе. Они не утратили своей актуальности и по сей день, заставляют говорить о таких жизненно важных проблемах современного бытия, о возникновении которых даже не подозревали самые прозорливые современники великого художника.
Что же произошло с «Муму»? Почему эта повесть за столетие утратила свою философскую глубину и стала «детским» произведением? Что в ней вычитывают те, кому положено по возрасту и по программе «пройти» это творение мастера, мыслителя, великого художника? Понимают ли здесь самое главное – что такое крепостничество[1]
, и как можно во всей полноте постичь содержание «Муму», минуя вопрос о социальных категориях? Понимает ли современный читатель – тем более подросток – и ту часть содержания тургеневской повести, которая не является непосредственным отражением эпохи крепостничества и связана с другими проблемами общечеловеческого порядка? У некоторых методистов существует на этот счет серьезное сомнение.Посмотрим сначала, как понимают «Муму» методисты и что они хотят раскрыть читателю – учителю и ученику. В соответствии с программой, суммируя давние соображения ряда психологов о том, что сознание детей построено на игре и будто бы чуждо серьезным категориям мира взрослых, составители говорили, что важнейшей целью изучения литературы в школе является приобщение учащихся к искусству слова, богатствам русской классической литературы, отечественной и зарубежной классики, развитие художественного восприятия как условия постижения авторского видения окружающего мира.