Великие личности и эпохи через литературу

Для сравнения приведем отрывок из романа Льюиса «Монах», в котором проповедник Амбросио, нарушив обет целомудрия, испытывает мучительное разногласие с самим собой, находясь в монастырской келье: «Он содрогался, думая, что пустячный недосмотр его или Матильды мгновенно уничтожит здание доброй славы, которое он воздвигал тридцать лет, и сделает его предметом омерзения для людей, чьим кумиром он пока остается. Совесть яркими красками живописала ему его клятвопреступления и слабость. Страх преувеличивал гибельные последствия, и он уже видел себя в темнице инквизиции. Эти мучительные мысли сменялись воспоминаниями о красоте Матильды… Он проклинал тщеславие, которое принудило его провести расцвет молодости в заточении, не ведая прелестей Любви и Женщины… Он спросил себя, в чем будет заключаться его вина, если его уклонение от устава останется никому не известным, и каких дурных последствий должен он опасаться? Строго выполняя все остальные требования устава, кроме соблюдения целомудрия, он, конечно, сохранит уважение людей и даже защиту Небес…».

Известен случай, что Лютер во время одной из репетиций церковного хора, прослушав стих из Евангелия, где говорилось об исцелении силою веры, рухнул на землю и не своим («бычьим») голосом закричал: «Не есмь!» («non sum»). А 2 мая 1507 года во время своей первой мессы в качестве священника, дойдя до слов «… и помолимся от сердца», почувствовал, что «едва жив от страха, ибо не было в нем веры», встал и покинул алтарь.

На этот факт следует обратить особое внимание. По А. Л. Чижевскому нам известно, что человечество не раз посещал так называемый психоз одержимости. «Все эти эпидемии, – пишет исследователь, – проявили себя в годы повышенной деятельности солнца». С 1491 по 1494 год длилась эпидемия демономания в монастыре Камбрэ. Монахини бегали собаками, порхали птицами, карабкались кошками и т. д. Большая эпидемия наблюдалась с 1628 по 1631 год, в Мадриде, в бенедиктинском женском монастыре. Монахини бились в судорогах и конвульсиях, заявляя, что они одержимы демонами и т. д.

Как мы видим, поведение М. Лютера вполне вписывается в довольно распространенный тип поведения в замкнутом пространстве, в монастыре, где жизнь подчинена строжайшей дисциплине, способствующей всевозможным психическим срывам. Случай же с М. Лютером уникален именно в том смысле, что его одержимость как проявление общего исступленного дионисийского начала в природе человека приобрела значение новой религии и получила теоретическое обоснование в виде права интуитивного, сугубо индивидуалистического, прочтения текста святого писания. Таким образом, одержимость приобрела статус святости, что и создало прецедент для появления доктрины о несуществовавшей доселе в теологии диалектике Добра и Зла. Отсюда, на наш взгляд, и берет свои начала как романтический, так и современный нигилизм. Восстав против монашеской жизни и оправдав тем самым свой индивидуальный бунт, М. Лютер нарушил баланс сил, в течение многих веков удерживаемый отцами церкви. Для прояснения данного положения следует сделать еще один небольшой экскурс в историю западноевропейского монашества, дабы понять, против каких незыблемых правил и какого мощного института средневековой жизни восстал М. Лютер, совершив доселе неслыханную революцию в сознании людей.

Монашеская жизнь Западной Европы зародилась еще на закате Римской империи, и основоположником ее был Антоний – первый монах, основатель уставной монашеской жизни.

Со временем правила монашеского жития, которые диктует устав, перестают быть внешними требованиями. Как считает А. Демустье, «личность монаха достигает свободного и истинного самовыражения благодаря монастырскому богослужению и совместному совершаемому в безмолвии труду; безмолвие это раскрывает взаимное общение, так как именно в безмолвии каждый поистине общается с другими. Отныне благодаря личному обращению в монахе раскрывается иное, более истинное и более реальное измерение его индивидуальности, то измерение, какое он получает от Господа через своих братьев. Иными словами, он в полной мере становится самим собой как член единого тела… И община, и каждый ее член становятся живым образом Евангелия, и в силу этого община становится общиной апостольской… Из этого следует, что подобная форма подвижнической жизни выявляет вселенский характер братства сынов божьих – братства, которое рождается не от плоти и крови, но от призыва Христа. Всякий, и даже наиболее созерцательный по своему уставу, монастырь есть оплот апостольства и свидетельство о грядущем Царствии Божьем».

Получается так, что своим странным поведением М. Лютер лишь подтвердил мысль о том, что он не смог отказаться до конца от индивидуалистического начала, не смог войти в логику апостольской жизни. Более того, именно это индивидуалистическое начало привело его к тому, что он создал совершенно новый тип религии, в которой немалую роль начал играть рационально-индивидуалистический аспект.