Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Виделись они и на общих вечеринках в наркомовских семьях, куда Каплер был вхож, а первый танец был в Зубалове во время празднования 7 Ноября. Светлана была далеко не красавица – скорее всего, Каплера возбуждали именно отношения с дочерью самого могущественного человека в СССР, а то и в мире; он был сценаристом роммовской дилогии о Ленине, орденоносцем, чувствовал себя человеком государственным и наслаждался, видимо, допущенностью в “круги”. Да и кому не польстила бы подростковая влюбленность дочери вождя, которая была и умна, и отважна, и остроумна, и чем-то странно похожа на него. Она многих очаровывала уже после смерти Сталина: Давида Самойлова, Андрея Синявского (к Синявским даже заявилась домой, требуя, чтобы Мария Розанова его уступила; Мария Васильевна ответила в своем духе: “Андрюша, не слишком ли ты увлекся изучением советской истории?”).

Каплер в какой-то момент решил, что ему теперь можно всё, и напечатал в “Правде” от 14 декабря 1942 года текст под названием “Письма лейтенанта Л. из Сталинграда. Письмо первое”. Якобы пишет лейтенант с передовой, обращается к московской возлюбленной, вспоминает прогулки с ней под московским снегом… Обращено оно было непосредственно к Светлане, с четким географическим указанием: “…В Москве скоро вечер. Из твоих окон видны зубчатая стена Кремля и над ней – небо Москвы…” Непонятно, то ли Сталину донесли, то ли за Светланой с самого начала следили – Каплер иногда поджидал ее после выхода из школы, да и вообще с нее не спускали глаз; сама она в воспоминаниях писала: “А за нами поодаль шествовал мой несчастный «дядька» Михаил Никитич Климов, совершенно обескураженный сложившейся ситуацией и тем, что Люся очень любезно с ним здоровался и давал прикурить”. Пожалуй, в невинных (совершенно невинных!) прогулках ничего страшного еще не было, но вот публичный отчет о романе, с некоторым даже вызовом, – это уже было чересчур, и сначала Сталин отругал дочь (даже, по ее воспоминаниям, закатил ей пощечину), а потом дал команду арестовать Каплера.

Обстоятельства этого ареста описаны Марком Галлаем, легендарным летчиком, который Каплера близко знал:

“В 1943 году, после возвращения из партизанского края Северо-Западного фронта (вернее, за Северо-Западным фронтом), куда он летал как военный корреспондент, Каплер находился в Москве. Однажды вечером ему вдруг позвонил Константин Симонов и попросил – очень настойчиво попросил, почти потребовал, – чтобы Каплер сейчас же, незамедлительно приехал к нему. А когда Каплер появился, без особых предисловий сказал, что, по вполне достоверным сведениям, его, Каплера, собираются арестовать. <…>…Вопрос уже решен, и его реализация – дело даже не дней, а часов. А посему Каплеру надлежит: домой не возвращаться, переночевать у Симонова, наутро же «сбежать» с попутной редакционной машиной («Идет завтра») на фронт, благо корреспондентское удостоверение при себе, и там – «раствориться». Пока забудут. Или вообще до лучших времен. Что Симонов имел в виду, говоря о «лучших временах», он не уточнил. Вместо этого спросил, есть ли у Каплера деньги: «Если нет, возьми».

Так и порешили. Но назавтра, при успокаивающем свете дня, ситуация показалась Каплеру не такой безнадежной, вернее, не такой оперативно-опасной, какой была воспринята вечером. И он решил внести в первоначальные планы некоторые коррективы: перед отъездом на фронт забежать в какую-то, не помню уже сейчас, в какую именно, киностудию – получить причитающиеся ему деньги. Как только, приехав на студию, Каплер увидел бегающие глаза студийного руководителя, подписавшего выдачу этих денег, он почувствовал, что, кажется, крупно ошибся. И даже не очень удивился, обнаружив перед выходом из здания уже ожидающий его черный автомобиль”.

Каплер получил пять лет за общение с иностранцами, сидел в Воркуте, устроился фотографом и имел даже некоторые льготы вроде собственной мастерской; после отсидки получил запрет на посещение столиц – стандартные “минус десять”, – но приехал в Москву и немедленно был взят снова. На этот раз его отправили в Инту. “Было специальное распоряжение, запрещающее использовать Каплера на легких работах”, – вспоминал его солагерник Павел Рачков, впоследствии владимирский писатель. Летом 1953 года Каплера этапировали на Лубянку и выпустили – одним из первых, еще без реабилитации (полностью реабилитирован он был год спустя). Ему вернули взятую при аресте записную книжку, он стал звонить друзьям – те вешали трубку. Рад был его услышать только Симонов, у него Каплер и прожил первое время.