Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Ветераны в подземных
Дрожат переходах.
Рядом – старый костыль
И стыдливая кепка.
Им страна подарила
“Заслуженный отдых”,
А себя пригвоздила
К бесчестию крепко.

Только как позабуду

Отчаянных, гордых
Молодых лейтенантов,
Солдатиков юных?..
Ветераны в подземных
Дрожат переходах,
И давно в их сердцах
Все оборваны струны.

Ветераны в глухих

Переходах застыли.
Тихо плачут монетки
В кепуре помятой.
Кепка с медью —
Осиновый кол на могиле,
Над могилою юности нашей
Распятой…

Это при том, что ей-то никакая нищета не угрожала. Она побыла народным депутатом, очень скоро во всей этой деятельности разочаровалась и перестала ходить на заседания. У нее не было никаких реваншистских настроений, и она не была упертой красно-коричневой сторонницей реставрации СССР, хотя – как знать, на чьей стороне она была бы в девяносто третьем, когда танки стреляли по Белому дому, когда “Альфа”, отказавшаяся штурмовать его в августе девяносто первого, все-таки пошла на штурм два года спустя? Она была, повторяю, хорошим советским человеком, это не оксюморон; в прощальном письме, адресованном другу последних лет Владимиру Савельеву, писала, что выживать в новом торгашеском мире можно, “только имея крепкий личный тыл”. Без Каплера ни о каком крепком доме и надежном быте не могло быть речи, а главное – рухнуло все, за что она, как ей казалось, воевала. Тут ее и догнал невроз вечного невозвращения с войны.

Покрывается сердце инеем —
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока —
Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.

Лишь издали
(Всё ж крещёная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, —
За избранных
Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!

Трудно сказать, кому адресованы эти последние стихи, – я слышал разные слухи об ее поздней заочной влюбленности, – но никакая любовь, очная или заочная, не могла ее удержать от самоубийства, потому что все действительно летело под откос. Можно спорить о том, насколько хорош поздний Маяковский, но его самоубийство было великим поэтическим свершением, и даже Пастернак, всегда и всех от самоубийства отговаривавший и задним числом его осуждавший, об этом последнем шаге Маяковского отозвался восхищенно: “Твой выстрел был подобен Этне / В предгорье трусов и трусих”. Друнина могла писать лучше или хуже, но последний ее поступок был чуть ли не единственным в 1991 году проявлением истинного самоотвержения и героизма, единственным истинно поэтическим свершением этого непоэтического времени. Она отравилась угарным газом в собственном гараже.

Вот я вижу теперь, что у меня получилась вовсе не история любви, а история двух хороших советских жизней; но про историю любви написано достаточно, даже фильмы сняты. Одну документальную программу, кстати, снял Эльдар Рязанов, которого Каплер не жаловал – он его ни разу в “Кинопанораму” не позвал, словно чувствовал, что Рязанов будет потом ее ведущим и Каплера затмит. И Друнину Рязанов не очень любил, ему нравилась Ахмадулина, – и Друнина с Каплером это словно чувствовали, демонстративно ушли с премьеры “Иронии судьбы”, имевшей триумфальный успех. Они были чуть ли не единственными, кто не досмотрел картину. А вот после смерти Друниной, прочитав их изданную переписку и многое переосмыслив, Рязанов захотел сделать программу об их любви. Правду сказать, советские люди жили лучше, чем сочиняли. У гениев дело обстоит наоборот.