Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Эрдман, написав “Мандат”, мог написать еще десять сатирических комедий. “Мандат” – очень милая пьеса, нравоучительная и остроумная, как ранний Мольер, не содержащая особых глубин, но с особым цинизмом осмеивающая именно вот это советское домогательство, жажду вписаться, страсть подлизаться. Если бы Эрдман был, например, Борисом Ромашовым – то есть советским драматургом, не лишенным, кстати, таланта и наблюдательности, – он развил бы первый успех и сочинил бы комедии про подхалима, про бюрократа, скрывающего непролетарское происхождение, про буржуазного спеца, не понимающего диалектики, и все это было бы мило и даже литературно очень качественно; писал же Зощенко почти неотличимые рассказы десятками. И хотя сейчас читатель знает из них дай бог один из двадцатки, но тогдашний охотно укатывался, и у Зощенко от восторженных поклонниц отбою не было. И Бабелю, наверное, не так уж трудно было издать три книги “Одесских рассказов”, а не ограничиваться семью новеллами, из которых регулярно перепечатываются пять. Но вот Эрдман предпочитал острить в немногочисленных тогдашних салонах, а не в фельетонах; и, добившись побед, он их странным образом не развивал. Главной его победой стала как раз Степанова, которой было тогда двадцать три, которая была необыкновенно хороша и притом уже замужем за режиссером МХАТа Николаем Горчаковым.

Горчаков – псевдоним. Настоящая его фамилия была Дитерихс. Псевдоним взят был не по эстетическим соображениям (первой всплывает ассоциация с фон Дидерицем из “Дамы с собачкой”), но по политическим: его отец, генерал Михаил Дитерихс, был в 1920-м владивостокским диктатором, впоследствии шанхайским эмигрантом.

Короче, Степанова возьми и уйди от мужа со всей решимостью, и Эрдману надо было что-то делать. А он не делал, ограничиваясь свиданиями.

“Чувство, возникшее к Эрдману, было так сильно, что заставило меня разойтись с мужем. Я переехала к своей подруге, актрисе нашего театра Елене Кузьминичне Елиной, Елочке. Ее брат, Николай Кузьмич Елин, уехал в длительную командировку, и мне предложили его комнату. Эрдман часто навещал меня там, приезжал он и в города, где гастролировал МХАТ или где я отдыхала. Но всегда приезжал под каким-нибудь предлогом, и всегда мы жили в разных номерах гостиницы. Освободившись от супружеской опеки, окруженная вниманием мужчин, имея прозвище «прелестной разводки», я не стремилась к упрочению своих отношений с Эрдманом. Мне нравились и моя независимость, и таинственность моего романа. Жизнь текла не скучно: иногда счастливо, иногда обидно и грустно, но мы любили, дружили и привязались друг к другу”, – писала Степанова в поздних мемуарах, и по-женски ее лукавство очень понятно. Трудно вообразить “прелестную разводку”, которая не тяготилась бы таким положением; наслаждаться успехом у других мужчин она может только, как говорится, par dépit. Ну а что делать? Зато Эрдман не играл в демонического мужчину, он действительно много и серьезно работал, часто и тоже серьезно бывал недоволен собой, и ясно, что ему не до нее, не всегда до нее. Вот если б он кинулся к ней навстречу – вполне возможен был благополучный, но утомительный брак; а он перевел ее в новый трагический регистр и сам соответствовал.

“Мне было очень хорошо с Вами. Я никогда не забуду Ваших утренних появлений со стаканом чая в руках и Ваших таинственных исчезновений ночью, о которых я узнавал только на другой день.

Я никогда не забуду Ваших слез и Ваших улыбок. Я никогда не забуду Харькова. Милая моя, длинноногая барышня, не грустите над своей жизнью. Мы были почти счастливы. А для таких людей, как мы с Вами, почти счастье – это уже очень большое счастье. Я не бывал в тех краях, где Вы сейчас отдыхаете, но, судя по адресу, «который очень красив», у Вас должно быть чудесно. Не грустите же, Лина. Смотрите подольше на море и улыбайтесь почаще так, как Вы улыбались какому-то ферту в харьковском ресторане. Николай”.

Но скажите, кто после такого письма не придет в восторг? Он прямо лепит ей образ, прямо в этот образ ее вводит. Потом – или примерно одновременно – такую же тактику применял Шоу относительно Стеллы Патрик Кэмпбелл, из чего образовалась знаменитая пьеса Джерома Килти “Милый лжец”, в которой Степанова блистала так убедительно. Она прекрасно знала, как в этой ситуации себя вести, – потому что выхода, собственно, нет.