Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

“Застрял в деревне. На почтовых уехать не удалось – не взяли. Нанять крестьянскую лошадь – не по карману. Дорога от Красноярска до Большой Мурты и так обошлась мне слишком дорого. По подписке я должен быть в Енисейске до десятого. Сегодня шестое. Машина, которую я жду и на которой меня обещал захватить один сердобольный товарищ, не приходит. Дело в том, что мне пришлось ехать одному. Красноярск махнул на меня рукой и, взяв с меня подписку, выпустил на свободу. До этого я не видел ее четыре дня. Я не видел ее, даже если бы стал считать свободой посещение уборной. Что мне будет за опоздание, тоже не знаю. Сейчас я живу с вербовщиками лошадей на фуражной базе «Енисей-Золото». Вербовщики – люди хорошие, и я слушаю их с превеликим интересом до глубокой ночи. Вообще, живу я занятно, но хочется быть на месте, хочется сесть за стол, хочется получать Твои письма. Пиши мне, милая, чаще. Целую.

Николай”.

“Спасибо Тебе, милая, спасибо, длинноногая. Не писал Тебе в первые дни приезда, потому что жил в невероятных условиях. Жил в комнате, в которой, кроме меня, помещалось четверо ребят и трое взрослых. Таких крикливых, сопливых, грязных, мокрых и картавых ребят Ты, наверное, никогда не видела. Крик и плач не смолкали с утра до вечера, лужи не просыхали с вечера до утра. Картавили все по-разному. Старший говорил «скола», помладше – «шкора», третий – «шкоа», а самый маленький – просто «ааа-ааа». Комнату здесь найти очень трудно. Весь город осажден рыбаками. На Енисее застряло 70 пароходов, и люди принуждены зимовать в Енисейске. В деревне Большая Мурта, в которой я прожил несколько дней, было расквартировано 1700 рыбаков. Можешь себе представить, что делается в городе? Наконец вчера я нашел себе комнату. Комнату с тремя столами, одной кроватью, а главное, без детей. Хозяева пока очень милы, и мне кажется, мы будем друг другом довольны.

Сегодня получил Твою посылку. Я нес ее по городу с видом победителя, и все смотрели на меня с завистью. Если Ты считаешь свою посылку халтурой, то как же я могу Тебе верить, что Ты средне читала по радио. Спасибо Тебе, Пинчик, я без конца благодарен Тебе и покорен Твоей внимательностью. Но я прошу Тебя больше ничего не посылать”.

Казалось бы, тут-то все понятно – почему он ее просит ничего не посылать: заботится. Но я считываю тут еще и надежду на независимость: он не хочет быть ей обязан, он хочет ее просто любить. Он и дальше будет пресекать все ее попытки привязать его к себе окончательно, а она хлопотала неостановимо:

“Барышня твоя встала и замурлыкала. Вчера был разговор, которого ждала. Он показал мне, что хлопоты мои не прошли даром, что о моем деле помнят и что изменения будут. Поздравляю тебя, чудесный мой, твоей длинноногой сегодня 28 лет, эта старая грымза извещает тебя, что она без конца о тебе думает и мечтает и что ты для нее дороже всего и всех”.

Вы спросите: за что такая любовь? Не только за талант – и вряд ли она ценила его драматический талант, хотя для актрисы это не последнее дело. Но вот за такую цитату – как не обожать: “Вчера был в городском клубе на спектакле. Шли «Без вины виноватые». Играли заключенные енисейской тюрьмы. На афише значилось: «Новый состав исполнителей». Возможно, что среди зрителей были люди, которые сменят данный состав исполнителей”.

Это надо же – так называть вещи своими именами! Воистину не было в те времена свободней мест, чем ссылка на край света. Он постоянно повторяет, что живет безбедно и сыто, но иногда прорывается у него так называемая деталь:

“Несколько дней стояли порядочные морозы – около шестидесяти градусов. На первый день Рождества Христова у моих хозяев было зверское пьянство. Вернувшись вечером домой (был у Н.Р.), я недосчитался у себя в комнате одного окна. Оказалось, что некий молодой человек, заблудившись в квартире и приняв одно из моих окон за дверь, высадил на улицу обе рамы. На улице было 43 градуса, через несколько минут в комнате стало столько же. Я просидел всю ночь на кровати и читал «Демона». Перед тем как перевертывать страницу, я вынимал руку из меховой варежки и грел пальцы над лампой. Я читал и вспоминал Твои слезы. Твое замечательное чтение, наши беседы о Лермонтове, и мне делалось теплей”.

Не в последнюю очередь эти люди выжили потому, что знали Лермонтова и в чудовищных обстоятельствах могли читать наизусть стихи. У тех, кто стихов наизусть не знает, представления о сверхценностях нет и выживать им труднее. Иногда подумаешь: что они себе позволяли! Он в некоторых письмах подписывался ЦК, что означает, понятно, “Целую. Коля”. Либо перлюстрировалось не всё, либо не все находили блаженство в доносительстве.

Дальше она добилась для него перевода в Томск: иной читатель скажет – ну что это такое, 500 км! Но 500 км ближе к Москве, и, кроме того, Томск даже в те времена гораздо больше похож на город, хотя шестидесятиградусные морозы встречаются и в нем. И, более того, она сумела к нему приехать! В июне 1934 года они были вместе десять дней. Как писала Степанова, это единственный раз, когда у них был свой дом.