Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

История Бонни и Клайда запомнилась нам такой, хотя в действительности выглядела иначе. Самое интересное – это именно то, где и как ее подкрасил миф. В нашем цикле историй о великих парах это как будто исключение – мы же всё больше о художниках, – но, во-первых, Бонни Паркер сочиняла стишки, и недурные. Во-вторых, они были художниками своего дела, хоть это и кощунственно звучит в разговоре об убийцах и грабителях. Художниками не в том смысле, что убивали как-то особенно артистично – в этом плане всё было совершенно по-дилетантски, – нет, просто они руководствовались не скучной корыстью, они жаждали славы, как всякий истинный маньяк, и вся их бурная двухлетняя одиссея – продолжение модернистских стратегий жизнестроительства: их не бабки интересовали, а создание собственного мифа. Это их никак не оправдывает, но и следователь обязан понимать мотивы, а не только подсчитывать трупы. В-третьих, они давно уже культурные герои, символы, их история дала старт целому жанру – так что это история о культуре, а не о грабежах, хотя истинное искусство всегда противозаконно.

Я категорически против эстетизации насилия. Что бывает с такими эстетами – наглядно демонстрирует лучший фильм Стоуна “Прирожденные убийцы”, где очередной жертвой стреляющей парочки (слава богу, его хоть оставляют в живых) становится как раз журналист, громче других воспевающий их подвиги. И это всегда так бывает, в том числе с самыми верноподданными певцами бандитствующих режимов: Стоун тогда лучше понимал жизнь – возможно, потому, что сценаристом у него был Тарантино, который так возмутился режиссерским вмешательством, что вообще снял фамилию с титров.

Мы эстетизировать не будем, попробуем понять другое. Это другое в своей статье про Бонни и Клайда – к шестидесятилетию их гибели – сформулировал когда-то культуролог и документалист Андрей Шемякин: интересней всего, почему в 1932 году они были народными героями, а в 1934-м – антинародными изгоями. А народным героем, напротив, стал их убийца рейнджер Фрэнк Хеймер. Это, кстати, путь почти всякого художника: до какого-то момента он совпадает с народными чаяниями, а трагедия его начинается тогда, когда либо он вырастает над собой, либо народ уходит в другую сторону. В данном случае Новый курс Рузвельта принес первые результаты, ослабела Великая депрессия, и кумиром масс перестал быть бандит, грабящий банки. В фильме Артура Пенна, который до сих пор остается лучшим в череде фильмов об этой паре, эта тема как раз акцентирована: сначала от Бонни и Клайда многие в восторге – и прежде всего разорившиеся фермеры, у которых эти самые банки отбирают дома. И фильм этот, вызвавший в 1967 году негодование большинства критиков, в 1968-м становится хитом и едва ли не самым успешным проектом Уоррена Битти, притом что это его продюсерский дебют: мир сотрясается, молодежь восстает, Бонни и Клайд становятся чуть ли не символами контркультуры в одном ряду с Че Геварой, леваки призывают убивать представителей истеблишмента! Тот, кто вовремя почуял революцию (а художники в этом смысле более чутки, чем продюсеры), срывает все цветы. Хотя тут тоже есть свои риски.

2

Началась эта история в январе 1930 года, когда Бонни и Клайд познакомились на дне рождения у подруги; в активную фазу она вступила, когда Клайд, отсидев за несколько грабежей (ему добавили за убийство другого заключенного в драке, но пожалели за примерное в целом поведение), в феврале 1932 года вышел из тюрьмы Истхэм. Его сестра говорила, что в тюрьме, должно быть, с ним произошло что-то ужасное; его приятель из числа заключенных Ральф Фултс говорил, что на его глазах Клайд Барроу превратился из подростка в гремучую змею. Это лишний раз доказывает бесперспективность и даже вредоносность тюрем в деле исправления нравов. Техасской пенитенциарной системе Клайд отомстил два года спустя, напав на тюрьму Истхэм и устроив массовый побег. Техасское управление исправительных заведений давно не получало таких жестоких уроков. И правильно, я считаю. Все остальное неправильно, а тут Клайд действовал по справедливости.

Клайду Барроу к моменту освобождения исполнилось двадцать три. Он отлично взламывал сейфы и профессионально водил машину. Он сильно хромал, потому что в тюрьме отрезал себе два пальца на ноге, чтобы не выходить на работу; это его тоже характеризует как довольно безбашенного малого. Да, собственно, и по фотографиям всё видно: в шестнадцать лет он пухлый и благонравный, хотя уже немного грабил, а в двадцать два – абсолютный волк и не улыбается, а скалится.