Обо всем этом мы знаем из воспоминаний Ольги Эйхенбаум, дочери знаменитого формалиста, которая запомнила жену Ручьева еще по совместному житью на даче в деревне Гуммолосары летом 1923 года; запомнила она и ее маленького сына Лёню, умершего в три года, и то, что после его смерти Катя пыталась покончить с собой. Вот тогда ей и стало “все равно”. Очень всё тесно: Ольга Эйхенбаум стала впоследствии тещей Олега Даля, сыгравшего Ученого в киноверсии шварцевской “Тени”. К самому же Эйхенбауму мы вернемся еще.
Летом 1928 года, почти сразу после знакомства, все из Ленинграда разъехались. Шварц с женой поехал в Абхазию, Ручьев с женой – в Липецк. А осенью роман начал развиваться очень быстро, Шварц стал постоянно бывать у Зильберов на Греческом проспекте, писать Кате множество писем, письма эти сохранились.
“Милый мой Катерин Иванович, мой песик, мой курносенький. Мне больше всего на свете хочется, чтобы ты была счастливой, очень счастливой. Хорошо? Я всю жизнь жил по течению. Меня тащило от худого к хорошему, от несчастья к счастью. Я уже думал, что больше ничего мне на этом свете не увидеть. И вот я встретился с тобой. Это очень хорошо. Что будет дальше – не знаю и знать не хочу. До самой смерти мне будет тепло, когда я вспомню, что ты мне говоришь, твою рубашечку, тебя в рубашечке. Я тебя буду любить всегда. И всегда буду с тобой.
Когда я на тебя смотрю, ты начинаешь жмуриться, прятаться, сгонять мой взгляд глазами, губами. Ты у меня чудак”.
И стихи, совершенно несерьезные с виду, абсолютно прямые и серьезные внутри. Не знаю, замечал ли кто, что признаваться в любви легче всего словами Шварца: “Куда вы пойдете – туда и я пойду, когда вы умрете – тогда и я умру”. Ничего лучше этих слов нет, но это можно сказать только о любви, а не об увлечении, например. И вот стихи его отличаются такой же абсолютной прямотой:
Шварц, как и положено гению, никогда не был уверен в себе. Стеснялся называть себя писателем и даже в детстве мечтал, что будет “романистом” (“…сказать о себе «я писатель» – стыдно, все равно что сказать «я красавец»”). И в том, что Катерине Ивановне хорошо с ним, он никогда не был уверен. Есть у него дневниковая запись 1957 года – незадолго до смерти – о том, как он перекладывает рукописи и замечает, что сделал очень мало хорошего, никому не дал счастья; вот и Катя вряд ли была с ним счастлива, разве что летом 1929 года. Он всегда ее ревновал, и всегда безосновательно. Но просто она вообще не умела выглядеть слишком счастливой, иначе он бы ее не полюбил так. Попробуйте представить вечно довольной принцессу из “Обыкновенного чуда” или Маленькую разбойницу, дочь Атаманши из “Снежной королевы”. Катя была похожа именно на них, и с матерью у нее были, видимо, те же проблемы, что у Маленькой разбойницы, потому что две разбойницы вообще уживаются с трудом. Но это всё восстанавливается гадательно. Мы можем говорить о женском типе Шварца, о его героинях, которые немного похожи на каверинских девушек – не столько из романов, сколько из сказок; они все тоже немного разбойницы, хотя происходят почти всегда из благополучных, профессорских, тянет сказать – знатных семей. В них всегда живет неблагополучие, потому что кругом очень много врут, а они врать неспособны; потому что мир замирает перед огромной силой, которая угрожает его поглотить и уже, собственно, поглотила, только отдельные безумцы еще ерепенятся. В ней не было ничего от Эльзы из “Дракона”, которая уже со всем смирилась и лишь в последний миг бунтует, отказываясь убивать возлюбленного; нет, она похожа именно на Разбойницу со всем ее очарованием и прямотой, на принцессу из “Голого короля”, которая спасается от всего окружающего вранья и тупости только за счет прекрасного своеволия. Взбалмошные люди вообще более надежны, чем правильные и глубоко моральные. Взбалмошные могут взбунтоваться, слабые могут впасть в истерику и выкинуть фортель, а сильные уговаривают себя так убедительно!