Великие религии мира

Достаточно оказаться в море, под солнцем — и поэту Васиште грезится, что в челне, рядом с ним, сам бог неба и вод Варуна (греч. Уран). Небо опоило его восторгом, и все стало священным — челн, море, свет, песня: «На челне среди Великого океана Варуна и я. Мы счастливы в волнах, счастливы, рассекая волны, счастливы, качаясь на них; Варуна посадил Васишту в свой челн. Варуна превратил его в риши. Когда они сияли блеском, Мудрый сделал его певцом. Тогда расширялись небеса и удлинялись рассветы...» (Ригведа).

Януш Корчак в своей книге о детях «Когда я снова стану маленьким» говорит о том, что взрослому надо вовсе не снисходить до ребенка, а встать на цыпочки, чтобы дотянуться до него, — до его необычайной яркости чувств, остроты и полноты мировосприятия. Эти слова применимы и к детству человечества, к его священной поэзии. Люди, умевшие так взглянуть на мир, чтобы увидеть «расширяющиеся небеса» и «удлиняющиеся рассветы», обладали секретом восстанавливать «вечное мгновение». Они по праву считали себя обладателями высшей мудрости — ведением. Отсюда и название книг — «веды» (корень общий, индоевропейский).

«Пробуждая мир пурпурными конями, на своей стройной колеснице приближается Заря. Открывает свой лик, входит, посылая вперед свой блеск.

Последняя из бесчисленных, уже отгоревших и снова первая — занялась Заря! Вставай! Дыхание, жизнь вновь нас достигли!.. Открылась дорога Солнцу! Открылся мир, в котором жив человек! Вознося хвалу сияющему утру пеньем гимна, встает священник — поэт» (Ригведа).

«Древнейшие песнопения возникли в то время, — пишет известный русский индолог И. П. Минаев, — когда жертвоприношения совершались очень просто, без сложной запутанной обрядности, были актом простой благодарности великому неизвестному, прямо и непосредственно внушенной сердцем. Поэт, славословящий бога, был в то же время вождем и священнодействующим в своей семье или роде. Его словам внимали с верой, и толпа, повторяя все изречения и песни, видела в нем существо необыкновенное, высшее и более близкое к богам».

Каких же богов призывал и чтил он?

Истина одна, мудрецы называют ее разными именами

Ведический пантеон на первый взгляд очень напоминает греческий. Громовержец Индра похож на Зевса, Сурья и Савитар — на Гелиоса (солнце), Ушас (заря) на — Эос, Агни (бог огня) — на Гефеста, а Сома (бог опьяняющего напитка) — на Диониса (Вакха). Есть здесь и подобие титанов, древние асуры, с которыми беспрестанно борются боги. Однако чем больше вчитываешься в гимны Вед, тем больше запутываешься в богах. Боги смешиваются друг с другом и переходят друг в друга, точно ведут с нами какую-то игру, похожую на игру теней и солнечных бликов на стене. Они есть и их нет в одно и то же время. Вот мелькнуло какое-то совершенно новое божество, существующее только в Индии, — Брахманаспати (или Брихаспати, бог молитвы), и вдруг оно становится царственно всеобъемлющим, всепронизывающим, как свет на закате. Брахманаспати превращается в Брахмана (божество экстаза). И этот экстаз наполняет весь мир. По прихоти поэта на какое-то время становится богиней речь (Вач). Новый поворот луча, новое освещение — и божество теряет свои границы, тает, как облако, и возникает новый объект почитания.

Нет, это не многобожие. Лики богов — лишь мелькающие образы, которые могут сбросить свои одежды-имена и обнаружить реальную суть. Суть едина для всех. В ней сливаются все они, и она так похожа на библейского Сущего, что мы готовы уже назвать религию Индии монотеизмом. Но слишком отличен этот многоликий хоровод от библейской суровости, гневно изгоняющей всякую игру воображения и всякие изображения. Можно сказать, что по философской сути Индия ближе к древнееврейскому монотеизму, а по образному выражению к греческому политеизму. Но и это неточно. Религия Индии образна, однако боги Индии — скорее фигуры, мелькающие в хороводе, чем греческие статуи. Индия сохранила то, что Средиземноморье при переходе к цивилизации потеряло: восприятие жизни в образе хоровода, в котором отдельные фигуры не могут быть вырваны из целого.

Мы привыкли смотреть на мир, как на ряд отдельных предметов, действительных или воображаемых. Они иногда смешиваются, но задача разума — разделить их. Истинность во всех европейских культурах и культурах Ближнего Востока стала синонимом однозначности, недвусмысленности. Это отразилось и на религиозном сознании. Серьезность устанавливает правильное понимание религии (догму) и осуждает остальные, ложные понимания, произвольные «выборы», ереси.