Великие религии мира

Нет больше единого народа, для которого жертвенный костер становится общим праздником. В десятой, последней части Ригведы встречаются стихи, явно не предназначенные для всенародного обряда, слишком сложные, отвлеченные. Это философская лирика в самом точном смысле слова: «Тогда не было ни существующего, ни несуществующего, ни царства црздуха, ни неба над ним. Нечто единое, бездыханное — дышало... Боги пришли позже, чем это сотворение мира. Кто же знает, как оно совершилось? Тот, чей взгляд взирал на мир с высоты неба, он поистине знал это. А может быть, и он не знал?» (Ргв. X, 129).

Религия Вед постепенно приходит к концу. Она видоизменяется и расслаивается: с одной стороны, становится более философски утонченной и духовной, с другой — замораживается внешняя форма обряда. Обряд костенеет, становится мертвенным. He-брахманы участвуют в священнодействии только пассивно, как зрители, постепенно переставая понимать священный язык (санскрит), не имея права самостоятельного толкования обрядовых символов.

Эту тенденцию, это стремление к замкнутой религии жрецов, ведущих за собой слепое стадо, а иногда и всю эпоху древнего обрядове-рия называют брахманизмом.

До сих пор мы говорили о широте индийской мысли, о необычайной терпимости, об умении не привязывать всю истину к одному знаку или имени. Все это так. Но глубоко терпимая в вопросах понимания высших символов, Индия послеведического периода проявляет поразительную нетерпимость там, где европейские религии, религии «не от мира сего», вполне терпимы — в охране общественных перегородок.

Религия брахманов закрепляет кастовый строй. И верность свад-харме (долгу своей касты) становится ее главным принципом; можно отбрасывать старых богов и создавать новых, можно описывать истину разными именами, можно считать богов, в которых верит народ, призраками, созданными невежеством, но нельзя пообедать за одним столом с неприкасаемым.

Ты - это то

В течение первого тысячелетия до н. э. одновременно шли два процесса: внешняя обрядовая жизнь костенела, мертвела, теряла свою поэтичность; внутренняя духовная жизнь образованной части высших варн (брахманов и кшатриев) углублялась, открывала новые горизонты. Место хоровода занимает «праздник, который всегда с тобой», внутренний праздник.

Часть брахманов, вырастивших детей и внуков, по традиции уходила в лес и проводила последние годы жизни в созерцании и размышлении о смысле ведических образов. В таких лесных обителях жаждущие знаний могли изучить и частные науки, связанные с пониманием Вед: грамматику, риторику, логику, астрологию и прочие. Однако высшим считалось знание о жизни в целом, о смысле жизни. Разговоры мудрецов запоминались и постепенно сложились в книги, упанишады (буквально — «сидеть около», т. е. рядом с учителем, у его ног). Древнейшие упанишады датируются VIII—VI веками до н. э.

В упанишад ах есть элементы физиологии, психологии, интересные попытки классификации мифологических представлений, важные для Развития формы научного описания мира. Есть черты наивного реализма'- Например, пища считается одним из начал бытия и окружена поклонением. Но главное в упанишад ах — подход к пониманию бытия как единого целого.

Всякое другое, частное знание рассматривается мудрецами как второсортное. В одной из упанишад отец спрашивает сына, проучившегося двенадцать лет и выучившего все, что можно было выучить: «Шве-такету, дорогой, раз ты столь самодоволен, мнишь себя ученым и горд, то спросил ли ты о том наставлении, благодаря которому неуслышанное становится услышанным, незамеченное — замеченным, неузнанное — узнанным?» — «Что же это за наставление, почтенный?»

«Подобно тому, дорогой, как по одному комку глины узнается все, сделанное из глины, видоизменение лишь имя, основанное на словах, действительное же — глина... Таково, дорогой, и это наставление».

«Поистине, те почтенные учителя не знали этого», — признается Шветакету.

И тогда отец раскрывает ему высшее знание: «Вначале, дорогой, все это было Сущим, одним, без второго...».

Самое главное знание — это знание о том, что все в мире не чужое друг другу, не отдельное. Как капли воды, брызжущей в фонтане, являются отдельными каплями только короткий миг всплеска, но суть их, общая всем — вода; как все предметы, вышедшие из рук мастера, сделаны из одного и того же материала мыслью одного художника, — так все живое на земле родственно друг другу, имеет общую основу.

«И эта тонкая сущность, — продолжает учить отец, — основа всего существующего. То — действительность, То — Атман, и ты — это То, Шветакету!» (Чхандогья-упанишада).

Атман — слово очень широкого значения: основа индивидуальной души, дыхание, душа мира, символ единства вселенной и человека. В Евангелии мысль о чем-то близком выражена словами Иисуса: «Я и Отец — одно». Здесь, впрочем, мудрый отец говорит сыну о единстве, которое заложено в природе человека, но еще не раскрыто и должно быть раскрыто, осуществлено, осознано.