Великие шпионы

Он изложил какую-то несусветную чушь насчет своего знакомства с Кузнецовым. Вроде бы, вернувшись из Москвы, он обнаружил, что забыл сдать пропуск, который советские власти выдают служащим британского посольства, чтобы их не задерживали на улицах. Хотя пропуск он получал от работников посольства, сдавать его в МИД не пожелал под абсурдным предлогом, что «не хотел вмешивать начальство в это дело». Вместо того Маршалл вернул пропуск в советское посольство в Кенсингтонском дворце, причем не по почте, а лично. Когда он объяснил привратнику цель визита, его провели к Кузнецову. Он хотел сказать, что это была их первая встреча, но следует отметить, что Кузнецова направили в Лондон прошлой осенью, а до того, последние три месяца службы Маршалла, они оба находились в Москве. После разговора с Кузнецовым у Маршалла немедленно возникло чувство искренней дружбы.

— Оказалось, — заявил он, — что у нас много общего и мы одинаково смотрим на жизнь. Я сказал ему, что продолжаю работать в Форин Офисе, и мы решили снова встретиться.

Разговор, как утверждал Маршалл, продолжался пятнадцать минут.

В дальнейших показаниях он подчеркнул:

— Я дал ему свой адрес и сказал, что не смогу принимать его дома, потому что родители на это не согласятся. — Поскольку Маршалл утверждал, что его дружба с Кузнецовым носила сугубо личный характер и не была связана с передачей информации, его подвергли перекрестному допросу, в частности, по поводу этого замечания. Он отвечал:

— Я сказал, что политические взгляды родителей не совпадают с моими.

Ни прокурор, ни защитник не удосужились спросить, не коммунист ли он, а сам он об этом умолчал. Походя заметив, что в британском посольстве испытывал социальное унижение, он при этом не высказывал никаких симпатий к коммунистам, и если представить, что высокомерные дипломаты помыкали им, а он в отместку решил стать шпионом, то можно прийти к выводу, что он так поступил под влиянием момента, словно юный клерк после выволочки от босса пару дней покупает коммунистическую газету «Дейли уоркер». У властей в общем-то не было к нему подозрений. Но своим поведением Маршалл убедил присяжных, что, идя к Кузнецову, уже был настолько убежденным коммунистом, что это вызывало споры с родителями. Хотя родители заявляли, что он не имел никакого отношения к политике и интересовался только пластинками, журналами о кино и шелкографией, это теперь выглядело лишь благородной ложью во спасение.

Маршалл совершил еще две серьезные ошибки. Он заявил, что беседовал с Кузнецовым в основном на политические темы: о советском образе жизни, о разделе Германии, войне в Корее, восстании в Малайе. Он объяснил, что сидя с Кузнецовым на скамейке в кингстонском саду, показывал ему листы бумаги, на которых были написаны «общие сводки новостей», а схема, лежавшая у него на коленях, была «картой разных частей России в связи с разделом Германии». Это уже не лезло ни в какие ворота. С чего бы это второй секретарь советского посольства, опытный мужчина не первой молодости, стал бы полтора часа выслушивать «общую сводку новостей» и рассматривать карту России с двадцатичетырехлетним радиотелеграфистом, у которого неразвитость была написана на лице? Прокурор предположил, что на листках были написаны позывные ряда радиостанций, а карта изображала сети радиосвязи. Это Маршалл отрицал, и его снова спросили, настаивает ли он, что с Кузнецовым они говорили только о Германии, Корее и Малайе. Радист вытянул свою длинную голову и с готовностью подтвердил:

— Да, а еще обменивались московской культурной информацией.

Суд был потрясен этой прямой цитатой из «Дейли уоркер». Так выражаются только молодые люди, прошедшие интенсивную промывку мозгов на коммунистической кухне. Конечно, это не могло служить доказательством и вряд ли дошло до присяжных, хотя поди узнай. Но уж третья ошибка Маршалла вполне определенно задела и их. Когда его спросили о копии секретного документа, найденной в его бумажнике, он ответил, причмокнув, что ничего об этом не знает. Маршалл упрямо утверждал под присягой, что никогда не списывал таблицу, висевшую на его рабочем месте, что копия написана не им и он понятия не имеет, откуда она взялась в его бумажнике.