Великие страхи прошлого

Реформация в Англии торила себе путь при помощи интриг и облыжных обвинений. С ловкостью современных закулисных махинаторов сплетался тугой узел заговора вокруг горстки ревнителей старой английской веры. В эту ловушку угодили все, кто мог еще возражать королю, все, кто не боялся Кромвеля, игравшего уже королевской судьбой так же жестоко, как сто лет спустя его потомок — другой Кромвель, Оливер.

Кэрью заподозрили в том, что он был сообщником Куртене и Поула. Еще легче было обвинить его в том, что вместе с ними он участвовал в заговоре против короля, поскольку заговора как такового не было. Вымышленный соучастник вымышленного мятежа он понес самое серьезное наказание.

Николас Кэрью был арестован 31 декабря 1538 года. Английский историк XVII века Томас Фуллер сообщал, что незадолго до рокового дня король повздорил со своим верным Кэрью. Спор был «таким яростным, что сэр Николас пал с вершины своего фавора в пропасть немилости и при этом смертельно поранился» (Carew, Nicholas: «Oxford Dictionary of National Biography», V. 10, 2004).

В День святого Валентина, 14 февраля 1539 года, он был разоблачен в том, что тайно сочувствовал Генри Куртене и вел с ним крамольные разговоры о том, что следовало бы изменить в стране. Стало также известно, что он получал письма от недавнего изменника и бывшего царедворца Куртене, а впоследствии эти подметные листки тщательно сжег.

Кто-то успел доложить, что, узнав о суде над Куртене, Кэрью горестно сказал: «Я поражен, что лорда <…> судят столь тайно <…>, ведь это неслыханно» («Letters and Papers…», V. 14, Р. 1, January-July 1539). Такие слова тогда истолковывались как предательство. Кэрью был признан виновным в государственной измене.

8 марта Николас Кэрью был казнен. Все его имущество отошло королю. Но оно недолго находилось там. Уже при сыне Генриха VIII, Эдуарде VI, Кэрью был реабилитирован, а его сын Фрэнсис признан законным наследником отца.

Страх — вторая натура

Джеффри Поул был единственным, кто во время следствия признал себя «виновным» в заговоре, и его единственного Генрих VIII пощадил.

Возможно, причиной «милосердия» монарха стала разговорчивость узника. 30 декабря 1538 года Томас Кромвель намекнул французскому посланнику, что надеется узнать от одного из заговорщиков еще много интересного. 4 января 1539 года Джеффри Поул получил помилование, но страх нового ареста и казни не покидал его. Он был в отчаянии, не находил себе места. Страх стал его привычкой, второй натурой. Наконец после казни матери в 1541 году Джеффри Поул навсегда бежал из Англии.

В Европе он встретился с братом Реджинальдом. Тот представил его папе римскому, и высочайший церковный авторитет снял с несчастного печать греха. Отныне ему были прощены те предательские признания, сделанные в тюрьме, в страхе и муках, — признания, погубившие его друзей и родных.

В Англию Джеффри Поул вернулся лишь при королеве Марии, восстановившей в правах католическую веру.

За кулисами трагедии: взгляд Кромвеля

Что же происходило за кулисами этой поистине шекспировской трагедии? Был ли это все-таки подлинный заговор против короля? Или люди из ближайшего окружения Генриха VIII были облыжно обвинены теми выскочками и любимчиками монарха, что вошли в фавор в конце его царствования?

Многие историки полагают, что «заговор» был полностью сфабрикован Томасом Кромвелем. Именно об этом говорится в статьях, посвященных Генри Куртене, Невиллу и Кэрью в «Оксфордском словаре биографий». Кромвель, простолюдин, ставший ближайшим советником короля, давно завоевал его любовь — и ненависть всей его родни, всех этих аристократов до седьмого колена. Они откровенно презирали его; ненавидел и он их.

Пробившись наверх, он подозревал, что его могут вновь оттеснить, оклеветать, сместить — поступить так же, как он сам это делал с другими людьми. Особенно он боялся знатных придворных, родичей и давних друзей короля. Для них он всегда оставался выскочкой, плебеем, дорвавшимся до власти. Чтобы побороть свои страхи, надо было расправиться с этими людьми, которые никогда не будут считать ровней себе его, Кромвеля. Расправа над ними стала его жизненной целью.

Когда Генрих VIII рассорился с католиками, именно Кромвель, безродный мужлан, помогал ему в гонениях на «староверов». Что же до придворных аристократов, они смотрели на церковный раскол с недоумением и раздражением. Это-то и было удобно Кромвелю. У него появился повод обвинить едва ли не любого своего противника в тайной симпатии к «запрещенной в стране религиозной организации».