Великие страхи прошлого

Еще в 1536 году Томас Кромвель обвинил Генри Куртене, Николаса Кэрью и Фрэнсиса Брайана в том, что они хотят снова объявить принцессу Марию, эту вредоносную католичку, наследницей английского престола, сообщается в статьях, посвященных им в «Оксфордском словаре биографий». Однако тогда Кромвелю не удалось свергнуть своих врагов.

Два года спустя Кромвель все-таки добился успеха, использовав тот же метод, что уже помог ему в истории с Анной Болейн. Он и на этот раз нашел слабое звено — Джеффри Поула. Тот был арестован и стал давать нужные показания.

Историки полагают, что Кромвеля бесило то, что Генри Куртене остается ближайшим советником короля Генриха VIII. Пока он был жив, Кромвель всегда находился бы на вторых ролях. Честолюбивый карьерист не мог с этим смириться. Он искал любой возможности сместить этого самоуверенного аристократа.

Особенно беспокоило Кромвеля то, что друзья и родственники короля остались католиками. Король сам продолжал соблюдать католические обряды, хотя и поддерживал Кромвеля, реформировавшего английскую церковь. Но ведь взгляды Генриха VIII были так же переменчивы, как и его настроения. Рано или поздно он мог вновь стать правоверным католиком по наущению своих друзей, и тогда он расправился бы с церковным реформатором Кромвелем. Тому надо было спешить.

Подозрительность короля была на руку Кромвелю. Поняв, что король и сам побаивается своих родственников, он стал убеждать его в том, что все эти люди — враги Генриха, что они не оставят его в покое до тех пор, пока не свергнут его, и вот же, они стремятся это сделать, они готовят заговор. Оставалось лишь сочинить этот тайный заговор с целью свержения монарха, назначить главным заговорщиком Куртене, и тогда для Кромвеля был бы открыт путь к сердцу и ушам короля.

Отношения между Куртене и Кромвелем стали настолько напряженными, что, когда в 1537 году разнесся слух, будто Куртене заколол Кромвеля кинжалом, многие в это поверили (Courtenay, Henry: «Oxford Dictionary of National Biography», V. 13, 2004). Он ведь обещал уже Генри Поулу: «Я уверен, что когда-нибудь одержу победу над этим негодяем, который теперь прибрал к рукам короля» (Courtenay, Henry: «Oxford Dictionary of National Biography», V. 13, 2004).

Удар, нанесенный Кромвелем год спустя, был хитрым и очень обдуманным. Он убедил короля в том, что католики в его окружении готовятся его свергнуть. Сфабрикованные улики и вымученные признания были лучшим подтверждением его слов. Тучный, похожий на медведя король буквально трясся от гнева, когда узнавал от Кромвеля подробности католического заговора. Прежде он жил с ощущением, что его окружают враги, теперь их тайные помыслы вдруг открылись, являя монарху, каким все-таки проницательным он был, как рано обо всем догадался.

Потом к этому заговору был приплетен и Кэрью — человек, которому, казалось бы, нечего было бояться. Давний друг короля слыл настолько могущественным, что ему не страшна была любая клевета. Это и пугало Кромвеля. Кэрью всегда представлял бы угрозу для него, какие бы должности он ни занимал. Такому беспринципному карьеристу, как Кромвель, следовало бы избавиться и от Кэрью, чтобы обезопасить себя. Он так и поступил. Счастливым образом для этого выскочки нашлось письмо (пожалуй, ловко состряпанное), обвинявшее Кэрью в предательстве (Carew, Sir Nicholas: «Oxford Dictionary of National Biography», V. 10, 2004).

За кулисами трагедии: взгляд короля

Неизвестно, знал ли Генрих VIII о том, что никакого заговора не было и он казнил сразу несколько своих ближайших сторонников лишь за то, что те были в чем-то не согласны с ним. Сделал ли он это потому, что поверил наветам Кромвеля? Или, может быть, сам король был заинтересован в том, чтобы убрать всех, кто мог ограничить его власть и возразить ему? Современники думали иначе, они оправдывали короля.

Вот что, например, сообщал королевский секретарь Томас Ризли, первый граф Саутгемптон, в письме к Томасу Уайетту, датированном 13 ноября 1538 года: «Обвинения против них слишком тяжелы и подтверждаются достоверными свидетельствами, однако король их очень любит и против своей воли берется их обвинять, а потому не ясно, как он будет действовать» («Letters and Papers…», V. 13, Р. 2, August-December 1538).