Великие женщины великих мужчин

Еще одна выдающаяся женщина — художница Фрида Кало — может быть примером создания способа жизни со знаменитым, почитаемым в обществе мужчиной. Ее оружием стала «сверхчеловеческая любовь», но любовь не жертвенная, не самоуничижительная, не разрушающая личности. От такой любви ее избранник шалел, не веря, что подобная всеобъемлющая сила может существовать на земле, и без нее, по словам биографа, он чувствовал себя «уязвимым и смертным». Жан-Мари Гюстав Леклезио высказался в отношении союза двух живописцев — Диего Риверы и Фриды Кало — предельно метко: «Никогда еще творчество не объединяло до такой степени мужчину и женщину». Так же, как Вирджиния Вульф, она жаждала и боялась материнства, и так же пользовалась замещением: детьми Вирджинии были ее романы, детьми Фриды — ее полотна. Творчество — вот способ борьбы и существования, метод выживания.

Вирджиния Вульф вместо любви выдвигает идею делового равноправного партнерства, и ее вклад в общее дело впечатляет. «Мне кажется, что два человека не смогли бы прожить более счастливую жизнь, чем прожили мы с тобой», — написала она в предсмертной записке своему мужу.

Фрида Кало — образ одновременно трагический и стоический. Но тем и вселяющий надежду в обычных женщин, что они достойны большего, чем избирают. Умопомрачительная, нечеловеческая стойкость (отсюда у Фриды все запредельное, безграничное, как океан, и любовь в том числе) вывела ее в категорию женщин, умеющих устраивать свою жизнь. Ее богемно-вульгаризированная экспрессия, выраженная донельзя засоренной сквернословиями речью, сопровождающими ее буйную жизнь непристойностями, выпяченной сексуальной раскрепощенностью, шокирующей многих бисексуальностью, склонностью к тяжелым спиртным напиткам, являла собой маскировку трепещущей души, дымовую завесу от непосвященных. А также способ подавить физические и душевные страдания, брошенные ей судьбой для испытания на прочность.

Не стоит сомневаться, что у Фриды, как и у подавляющего большинства экстраординарных личностей, все причинно-следственные связи были заложены в детстве. В 6 лет она перенесла тяжелый полиомиелит, напоминавший о себе удручающей хромотой (ее правая нога осталась частично парализованной, несколько тоньше левой, и ей всю жизнь приходилось скрывать физическое уродство длинными одеждами). Обделенная материнской любовью, отчужденная от всего мира, не принимаемая детьми (ее дразнили «Фрида — деревянная нога!»), она витала, как чаще всего бывает в таких случаях, в мире мечтаний. Но чтобы обратиться к кисти и начать творить, потребовалась еще одна ужасающая трагедия: в автобус, которым ехала восемнадцатилетняя девушка, врезался трамвай. По ее словам, автобус «разорвал меня в клочья». Тройной перелом позвоночника, тройной перелом таза, одиннадцать переломов правой ноги, проколотые живот и матка («как шпага пронзает быка») предопределили всю ее дальнейшую жизнь. Но вначале были десятки операций и месяцы мучительных истязаний в больницах. «Вот так я потеряла невинность… <…> Каждый раз, когда меня поворачивают в кровати, я проливаю потоки слез. <…> Одно хорошо: я начинаю привыкать к страданию. <.> Я осталась жива, и вдобавок мне есть ради чего жить. Ради живописи», — это ее поток сознания, обрывки фраз, высказанных в разное время. Итак, для выживания следовало обрести смысл, и таким смыслом стала живопись. Способ самовыражения и непрестанная деятельность позволили девушке подняться над недугом, превратиться из изгоняемого из социума урода в жизнеспособную, энергичную и даже привлекательную женщину.

«Теперь ей придется одной сражаться с кошмаром, который стал ее судьбой», — это слова биографа. Нет большей стойкости, чем усилия обреченного человека, не согласного с решением судьбы. Фрида не собиралась мириться с положением вещей. Она вряд ли была интеллектуалкой, но для рожденной в бедной семье девочки поступить в университет в числе 35 представительниц своего пола наряду с двумя тысячами мужчин — это что-то значит. Вообще же, до момента, когда в 22 года она стала женой известного художника Диего Риверы, Фрида уже прожила целую жизнь. И эта жизнь была преимущественно лежачей: в постели она писала первые картины, в постели она проглатывала книги, как пирожки, здесь же сочиняла письма и вела дневник, оттачивая слог. Выпавших ей испытаний с лихвой хватило бы на нескольких человек. Самым трудным было принять решение жить, и именно это стало тем искрящимся из нее светом, на который пришел мужчина.