Кажется абсолютно достоверным, что Татьяна «понимала все с полуслова, была настроена на одну душевную волну с ним». И он к этой волне привык и как-то перестал ценить ее жертвенность. Жертвенность ведь никогда не ценят! Особенно когда взоры направлены вверх. Булгаков смотрел в небеса и больше не видел там своей Таси, а видел других женщин, к которым должен был приобщаться, чтобы решить свою главную задачу — жизни-миссии. Татьяна вылечила его от тифа, рискуя заразиться и не боясь этого. Исцелила от наркомании. Из-за любимого человека решилась на два аборта. Сама дрова колола, топила печь, — в ней всегда била ключом неистощимая энергия пожизненно преданной подруги. В буквальном смысле она довела его за руку до старта, до первых аплодисментов. «Т аськина помощь для меня не поддается учету…» — это слова самого писателя. Но за этой бескомпромиссной борьбой за возвращение мужа в мир успешных людей она непростительно позабыла о себе. Он рос, она же оставалась никем, и это ее в конце концов погубило. Естественно, изменения происходили постепенно, но женщина не обращала должного внимания на тектонические сдвиги в отношениях. Сначала приобретающий вес в социуме Булгаков стал относиться к жене «высокомерно, с постоянной иронией и как к обслуживающему персоналу» (Мариэтта Чудакова). Она служила как бы коллектором для сброса его негативных эмоций, козлом отпущения для вечно мятущейся души…
Можно отыскать такой рассказ о первой жене Булгакова: «.Писал ночами «Белую гвардию» и любил, чтоб я сидела около, шила. У него холодели руки, ноги, он говорил мне: «Скорей, скорей горячей воды»; я грела воду на керосинке, он опускал руки в таз с горячей водой.» Похоже, тут и комментарии излишни, даже если мы говорим о лучших проявлениях любви. Великая любовь сама по себе может быть жертвенной, страдальческой и даже мазохистской. Но гармония в паре никогда не соседствует с жертвенностью.
В отношении новой пассии своего мужа Татьяна Лаппа оставила весьма важное откровение: «У меня ничего уже не было. Я была пуста совершенно. А Белозерская приехала из-за границы, хорошо была одета, и вообще у нее что-то было, и знакомства его интересовали, и ее рассказы о Париже». Да, Татьяна все прекрасно понимала, просто уже ничего не могла изменить. Может быть, слишком привыкла отдавать, не ожидая ничего взамен. К тому же шаткое положение семьи добила ее ревность, в основе которой, конечно же, была неуверенность, боязнь поражения, страх предстоящего одиночества. «Конечно, Белозерская ближе, чем я, к пониманию литературного процесса, что сблизило ее с Михаилом, и в привлекательности ей не откажешь, но между увлечением, самым пылким, и настоящей любовью существует большая разница. Она все рассчитала: и мои убогие наряды, и измученный вид, и его интерес к зарубежным писателям…» — вспоминала Татьяна много лет спустя, уже после смерти Михаила Булгакова.
Нельзя не отметить так хорошо знакомый эффект несоответствия, который часто служит разрушительным механизмом брака. Пусть даже сотканного из подлинной, глубокой любви. Отказ одного из партнеров от личного духовного роста предопределяет трещины, которые со временем уже не подлежат ремонту.
Елена Шиловская, третья жена писателя, вела себя совсем по-иному: она выступала в таких недоступных Татьяне ролях, как муза, порождающая уверенность в недюжинном таланте, как образцовый литературный агент, как уникальный охранитель выдающегося имени. Потому-то ей Булгаков не опасался доверить самое драгоценное — рукописи. Елена была ловка и сноровиста в игре на имени Булгакова. Она предоставляла для застолий тогда всесильного Александра Фадеева свою квартиру, надеясь выменять его благосклонное отношение и ухаживания на печатание главного романа своего мужа. Любила ли она писателя — большой вопрос. По крайней мере, она вряд ли любила его так, как Тася. Елена вышла замуж за принца, даже непризнанного короля. И посвятила жизнь изменению его статуса — чтобы соответственно изменился и ее статус. Чтобы стать королевой. В чем-то ей это удалось.