Потому что готов был влюбляться — но не такой ценой, чтобы Зои не было… Она уже стала — нет, даже ни его частью, как это принято говорить, — их кровообращение стало общим. И еще — Зоя очень умная жена. Ну, собственно, умный человек он умный во всем… Желающих разлучить их с Андреем было много. А как же! Когда он выходил со стадиона, где читал стихи под несмолкающие аплодисменты, девушки ждали его на проходной, целовали книги с его автографом, дежурили в подъезде, писали любовные письма. А он? Он — о, ужас! — выбрал другую. И эту другую — кто бы она ни была — следовало извести. И тогда в квартире Вознесенского и Зои раздавался телефонный звонок: «А вы знаете, что Ваш муж…» Зоя Борисовна рассказала, что однажды она не выдержала и, прежде чем повесить трубку сказала: «Девушка, а вам не жаль тратить свою жизнь на такую ерунду? Вокруг столько интересного. Займитесь своей жизнью, вместо того чтобы разрушать чужую». Она сама никогда не тратила время на борьбу с кем-то, на месть, на интриги. У Зои Борисовны есть интересная теория «двух шагов». Она имеет отношение не только к семейной жизни, хотя к ней — тоже. Если ты делаешь два шага вперед — от тебя отступают. Если два шага назад — к тебе идут. Не показывай человеку (мужчине, например), что ты в нем заинтересована, и он будет за тобой бегать. Если навязываешься — жди отказа. Зоя говорит, что физически не может находиться рядом с человеком, которому не нужна. Бессмысленно ревновать, рыдать, уговаривать и мстить. Нужно отойти. И, может быть, он сделает к тебе два шага…
Женщина, я вам должна сказать, в судьбе писателя имеет решающее значение. Есть жены-ангелы, жены-изменницы и жены-партнеры. Все они могут равно как сгубить творческого человека, так и подвигнуть на высокую литературу, сильный успех. Самая хорошая связь — партнерская, как, например, у Германа и Кармалиты. Есть еще одна разновидность писательских жен — жены-сообщницы, которые связаны с мужем какой-то его неблаговидной тайной. Ну, такие ни на что не подвигают…
Ну, так вот. Мы жили трудно, но спасала молодость, любовь, Леня, друзья… Как-то обходилось без паники и депрессии, и мы никогда не воспринимали время как плохое. Хотя плохого было немало — аресты, репрессии, разгон Метрополя… Но разве можно было это сравнить, например, со сталинским временем — с его молчаливым прессингом, когда все всего боялись? За нами присматривали, конечно, соответствующие органы, но и позволялось многое — у нас дома на Котельнической побывали и Артур Миллер, и Курт Воннегут, Кьюнис, Джей Смит, многие другие видные иностранцы. Разве можно было бы такое представить в 30-е, например, годы? История визита Эдварда Кеннеди (брата Джона) вообще имела скандальный привкус — его жена Джоан после ужина забыла у нас в прихожей свою сумку. Когда я ее открыла, чтобы проверить, не заложена ли там бомба, то обнаружила все их документы, ключи и кредитные карточки… Что делать? Еще не дай бог подумают, что мы что-то взяли. Я позвонила в американское посольство, но мне сказали, что личная встреча с Кеннеди исключена. Тогда мы встретились с сотрудником их службы безопасности в Пассаже — прямо посреди магазина, — где я и передала обратно эту злосчастную сумку.
Зоя и Андрей встретились и сближались в очень тяжелый для него период — после хрущевского разгрома на знаменитой встрече генсека с писателями. Если вы видели эти исторические кадры кинохроники — нависающий с трибуны над худеньким, глазастым, с тонкой шеей Андрюшей красный от гнева, огромный Никита Сергеевич Хрущев, — то они, эти кадры, даже зрителю внушают леденящий ужас. А что испытывал в этот момент Андрей, которому генсек и слова не давал сказать, орал и махал кулаками? Хрущев пообещал Вознесенскому «самые жестокие морозы» или — пожалуйста, завтра же оформим паспорт за рубеж: нам такие поэты ни к чему! Удар был сильный, ведь к тому времени Вознесенский был уже объявлен гением, избранником и кумиром. Давление и позор, которому он подвергся публично, стали для него невероятно тяжелой ношей, почти невыносимой. Две недели у него была рвота, которую никто не мог остановить.