Великие жены великих людей

Рождение сына отдалило меня от моих бездетных подружек, изменило жизнь. Времени на развлечения почти не оставалось. Кроме того, я уже работала в журнале «Октябрь». Младшим литературным сотрудником критического отдела! И тут в мою жизнь ворвался Вознесенский. Дубна — это наша с ним крестная мать. Начались отношения с того, что был Пленум Союза писателей. Нас всех повыбирали в московское Правление — Гладилина, Аксенова, Вознесенского, Евтушенко и меня в том числе… На этом Пленуме возникла страшная полемика вокруг повести Бориса Балтера «До свидания, мальчики». Ослепительная, восхитительная совершенно повесть, но тогдашний апологет всего нового и прогрессивного Николай Грибачев полностью разгромил ее, назвав сентиментальной и упаднической. Он написал статью «Нет, мальчики!», а я в ответ разразилась патетической рецензией в поддержку Балтера «Да, мальчики». И вот сижу я на этом Пленуме, как раз выступает Вознесенский, и вдруг слышу: нам нужны такие смелые критики, как Зоя Богуславская! Я была потрясена! Меня никогда не хвалили с такой высокой трибуны, да еще, чтобы это сделал человек, каждое слово которого тогда ловили с благоговением! А дальше происходит вообще невероятное: Вознесенский подходит ко мне в перерыве и говорит: «Меня приглашают в Дубну, прочитать лекцию. Не хотите поехать со мной?» Если честно, я в тот момент почему-то подумала: вот, здорово, начну там свою новую повесть плюс еще сделаю вступительное слово к вечеру Вознесенского в ЦДЛ… Вот дура! Он-то меня звал совершенно по другому поводу… Но ничего там не произошло, он читал мне стихи, мы гуляли и очень подружились. Дружба наша была крепкой и серьезной настолько, что именно мне он позвонил перед встречей Хрущева с писателями, где он громил потом Вознесенского, чтобы сообщить мне и посоветоваться. Мы были друзьями. Но он так не думал, то есть он думал не только так. Андрей стал мне писать, звонить и вообще активно ухаживать. Но я не брала в голову. Это же — поэт, думала я, сегодня у него одна любовь в голове, завтра — другая, а я не собираюсь приносить себя в жертву гению. То, что Андрей — гений, не вызывало никаких сомнений. Кроме того он был моей полной противоположностью. Я человек долга, человек очень обязательный — если что-то обещала, выполню непременно. Андрей патологически не мог следовать никакому распорядку. Один случай меня потряс. Андрею предложили провести свой вечер в Большом зале консерватории. Это было немыслимо! Не было еще поэтов, имевших вечера в этом легендарном зале. В разгар подготовки Вознесенский улетает в Ялту. И вот остается четыре дня до вечера, все билеты распроданы, переаншлаг, администрация сходит с ума, все просят контрамарки… В общем, царит настоящее безумие перед готовящейся сенсацией. И в этот момент мне приходит из Ялты телеграмма: «Не могу приехать, цветет миндаль». Я эту телеграмму храню до сих пор. Я остолбенела. При чем тут миндаль? Он же подводит людей, он же просто черт-те-что творит… Я написала ему сердитый ответ: если он не явится в консерваторию, то я его просто знать не буду! И он прилетел, вечер состоялся, но вот это «не могу приехать, потому что цветет миндаль» стало для меня впоследствии абсолютным доказательством того, что успех, публичность, аплодисменты — для него ничто, по сравнению с мучительным желанием высказаться, осуществиться как личности. Уже потом, много лет спустя, на мое очередное «ты же не можешь людей подвести!», Андрей довольно раздраженно заметил мне: «Вот то, что ты тогда меня вырвала из Ялты и заставила приехать в Большой зал консерватории, — это потерянная глава в поэме «Оза». Потому что она не была написана только потому, что я сорвался и прилетел». То, что для него составляло смысл жизни, мне в тот момент казалось кокетством и издевательством. Многое пришло ко мне с жизненным опытом. А тогда… Когда Андрей начал за мной ухаживать, я вообще не собиралась ничего менять в своей жизни. Но на всякий случай сбежала из Москвы — отправилась в путешествие по Волго-Балту на корабле, взяв с собой Леньку, которому тогда было лет восемь. Мы плавали по Волге и останавливались в разных русских городах. В одном из них ко мне подходит радист с нашего парохода и спрашивает: «Вы — Зоя Богуславская?» Я подтвердила. Тогда он вручает мне огромную охапку цветов («Вам просили передать») и телеграмму — от Вознесенского. И так было все плавание — телеграммы, телеграммы, телеграммы. Ну, просто атака… Он меня так засветил, что я уже из каюты стеснялась выйти. В один из дней мы сошли в Петрозаводске, и вдруг вдалеке на причале я увидела фигуру Андрея. Он, конечно, придумал этот свой неожиданный приезд в расчете на то, что я не смогу не оценить романтики. Я не оценила и заявила с ходу: прекрати меня позорить и преследовать! Он побелел как полотно, резко развернулся и ушел. Мы поплыли дальше, но я уже не находила себе места: зачем же я так обидела человека? Из первого же пункта — он, кстати, назывался Вознесенск — посылаю ему телеграмму: «Хожу по Вознесенскому городу, Вознесенский райком принимает членские взносы, продаются Вознесенские веники по рублю штука». Такую вот выслала оливковую ветвь мира и была уверена, что первым, кого я увижу на причале в Москве, будет Андрей. Сходим с парохода. Среди встречающих Андрея нет. Я еще потолкалась, потянула время, пооглядывалась… Вознесенский не пришел. И никаких тебе больше телефонных звонков! Я даже стала беспокоиться — ну, не мог же он так обидеться, чтобы вовсе порвать отношения? А когда через несколько дней позвонила его мама, Антонина Сергеевна, и спросила, не знаю ли я, где Андрюша, — стала паниковать по-настоящему. Я вдруг почувствовала такое горе. От того, что я его теряю или совсем потеряла. Я сидела у телефонной трубки и молила, чтобы только раздался звонок, чтобы только ничего с ним не случилось… Андрей позвонил. Он сообщил, что, мама излишне паникует и все с ним в порядке. И добавил: «Но это не значит, что я собираюсь стоять за тобой в очередь!» А потом он снова позвонил через два дня (я все это время места себе не находила!) и сказал: «Я передумал. Я буду стоять за тобой в очередь за кем угодно. Только не гони». Наверное, только каменное изваяние могло оставить равнодушным такое проявление чувств. И во мне что-то сломалось. И стало нарастать другое. Но близость у нас наступила не сразу.