Великие жены великих людей

Что я помню еще? Бабушка приходила из булочной и делила хлеб. Мне отрезала больше всех, потом деду и потом меньше всех — себе. Хлеб был сырой, и дедушка стал подсушивать свой кусочек у печки. От этого его маленькая порция становилась еще меньше, и он стал кричать на бабушку, что она меня кормит, а его нет. В блокаду с людьми случались такие вещи, разум от голода им начинал отказывать. Тогда тетя меня устроила в интернат для детей-сирот около ее завода на Карповке. Она считала, что мне там будет лучше, сытнее. Она меня туда повела. Мы шли пешком от Русского музея на Карповку, потому что ничего в Ленинграде не ходило — транспорт уже не работал. Миновали Марсово поле. Был сильный мороз, и на Кировском мосту я стала плакать, ложиться на мостовую и говорить, что дальше я не пойду, чтобы она меня здесь оставила. Но она меня тащила и тащила. Мы пришли в интернат, а там топилась буржуйка. Пока она объяснялась с начальством, я туда сунула руки и ноги, которых от мороза уже совсем не чувствовала. Меня положили, как новенькую, на ночь близко к печке-буржуйке. Рядом, на другой кровати, какой-то мальчик спал. На следующее утро проснулась — не могу валенки надеть. Ноги распухли, руки распухли, все чешется. Стали греть на плите чугунные утюги, приносить и прикладывать мне к ногам. С тех пор у меня руки и ноги отморожены, раньше распухали каждую зиму. А мальчик, который рядом со мной спал, утром не проснулся. Он перестал дышать и тихо умер. Помню еще, что в интернате была новогодняя елка и дети вокруг нее ходили. Меня к ней понесли на руках, потому что я ничего надеть не могла из-за распухших ног.

* * *

Однажды утром меня покормили, одели и привезли на вокзал. Начиналась эвакуация. По льду, по Ладоге. Туда же, на вокзал, привезли бабушку, дедушку и вещи. Сажали в такие поезда, вагоны которых были, как в электричках. В них сидели на скамейках, в проходах, на полу, везде, а ходили почему-то по спинкам скамеек, держась за потолок. Потом мы куда-то доехали, была остановка, и там давали горячий суп. Нам не во что было взять, бабушка не могла меня оставить, а дедушка вообще уже не ходил. Так мы доехали до Ладоги, всех посадили в автобусы. В нашем автобусе почему-то топилась железная печка. Вот мы куда-то там приехали, вышли, и нас снова посадили в вагоны. В Тихвине снимали мертвых с поезда и относили на вокзал в буфет. Нашего дедушку тоже сняли, потому что он умер в поезде. В буфете была высокая стойка, их клали головами к стене и накрывали шапками лица. Все мертвые были, как мне показалось, в одинаковых пальто с черными каракулевыми воротниками. Вот так вот все и лежали, а бабушка, держа меня за руку, обходила их и подымала с мертвых лиц шапки, она искала дедушку, хотела попрощаться с ним, а я плакала и кричала, что мы опоздаем на поезд. Так мы ушли, и она его не нашла.

Утром мы оказались в Ярославле. Вышли из вагона и поехали в какую-то школу, где предстояло жить. В тот год школы не работали. Нас привели в эту школу, разместили в классах. Выяснилось, что все наши вещи пропали. Там было тепло, но все время хотелось есть. Поначалу нас кормили помалу и часто, потому что у голодных людей от большой порции может быть заворот кишок. Я помню, как взрослые ругались, что не могут накормить по-человечески, и при этом рассуждали: вот мы тут немножко отъедимся и уедем обратно в Ленинград. Казалось бы, радуйся, что ты уехал, город в кольце. Нет, все рвались обратно.

* * *