Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

«Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим, сделал две куртины или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидения. Государь часто приходил смотреть его работу и, увидевши сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: „Я очень доволен твоею работою и изрядными украшениями. Однако не прогневайся, что я прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтобы люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что-нибудь поучительное. Как же бы нам это сделать?“ — „Я не знаю, как это иначе сделать, — отвечал садовник, — разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать“. Государь смеялся сему предложению и сказал: „Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду неловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображения Езоповых басен“… В каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую-нибудь Езопову басню… Все изображенные животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены… Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Езопа… Государь, думая, что весьма немногие из прогуливающихся в саду будут знать содержание сих изображений, а еще менее разуметь их значение, приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на которой четким русским письмом написана была каждая баснь с толкованием».

Помимо Эзоповых героев в аллеях сада белели мрамором десятки других мифологических и аллегорических скульптур, закупленных в основном у венецианских мастеров.

Пока многочисленные гости, собравшиеся к Петру Алексеевичу на очередное празднество, бродя по дорожкам, читали названия скульптур — «Ирония», «Страдание», «Вода», «Слава», «Изобилие», «Великодушие»… — и пытались уразуметь их смысл, у всех ворот вставали дюжие гвардейцы. Никто не имел теперь права покинуть сад без ведома царя. Даже если начинался страшный проливной дождь. А по дорожкам уже двигался сержант, за которым два солдата тащили огромную деревянную бадью с вином. Каждый, без разбору женского или мужского полу, обязан был выпить большой черпак. Чтобы не прогневить царя. И так не единожды.

Свидетельствует Юст Юль: «Гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю: так как из взаимных укоров и упреков ему открывается их воровство, мошенничество и хитрости, и он пользуется случаем, чтобы наказать виновных».

По утрам солдаты отыскивали в кустах измученных, упившихся придворных. Вряд ли в их памяти оставались морали Эзоповых басен и смысл мифологических фигур. Но все знали: через неделю-другую «урок» повторится. Вершки европейской культуры царь насаждал не убеждением и добром, а жестокостью и насилием, считая этот метод более действенным. Карамзин, завершая описание царствования Ивана Грозного, вынужден был заметить: «Страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования…»

По своему положению признанный царем строитель Летнего дворца — Доминико Трезини — обязан был присутствовать на подобных увеселениях. Это подтверждают и некоторые уцелевшие документы, речь о которых пойдет дальше. О впечатлениях итальянца мы так никогда и не узнаем. Дневники, записки вели иноземцы, поселившиеся в Петербурге на время, твердо знавшие, что через несколько лет они покинут Россию и больше никогда не вернутся. Для Доминико берега Невы стали второй родиной, и всякое писание заметок для себя он считал неразумным, никчемным.

VII

Крепость и дворец — два символа власти. Поначалу дворца не было. Крепость считали важнее. Ей постарались придать тяжелый, внушительный вид. Она определила центр города, которому суждено стать главным в государстве.

Потом под защиту ее пушек прямо через Неву поставили дворец — Зимний дом. Маленький, деревянный. Рядом с жильем любимого государева корабельного мастера Федосея Скляева. Мастер трудился на верфи и успевал еще присматривать за строением.

Скляев — Петру I, 1 февраля 1708 года: «Дом Ваш, что подле моего двора, так же, чаю, что в марте совершен будет».

Деревянный дворец в Летнем саду, который ставили одновременно, — одноэтажный с мезонином. Зимний дворец, по всей видимости, должен был быть больше. Двухэтажный. Конечно, не такой роскошный, как у князя Меншикова на Васильевском острове. Тот раскинулся покоем, захватив в глубину огромную площадь под сад и хозяйственные постройки. С фасада по главному корпусу и по боковым флигелям велел князь украсить его галереей на первом этаже. Для прогулок в дождь. Дом сверкал позолотой и белым немецким железом. Не жилище смертного, а обиталище бога.